Возвращение в Египет - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 85

Все эти годы (отсидку, понятно, вычти) мы с Соней время от времени виделись. Вяземский входил в группу врачей, которых при необходимости отправляли в республики лечить тамошних высокопоставленных пациентов, и почти каждый раз, как он уезжал, Соня звонила. Три летних месяца плюс май и сентябрь она жила на даче в Мозжинке. В Москве еще ладно, а тут она вообще за собой не следила. На ногах даже не боты, а резиновые сапогис отрезанными голенищами, выше выцветшие, часто грязные, байковые штаны и ватник. У Сони был огород, небольшой сад, коза Клаша, заниматься всем этим ей нравилось. Разговаривала она со мной, как с врачом (думаю, что в этом смысле я вполне заменял Вяземского), ничего не скрывала и ничего не лакировала, жаловалась, что личной жизни, в сущности, нет, если бы не таблетки, вообще не знала бы, что делать. Она давала понять, что была бы рада возобновить отношения, но от резиновых сапог, грязных штанов и не отстающей ни на шаг Клаши меня охватывала тоска. Соню было жалко, я понимал, что жизнь обошлась с ней несправедливо, но чем помочь – не знал. По словам тети Наташи, когда-то мама говорила, что мне Соню не поднять. Получалось, что теперь я был с ней согласен.

Как видно, делая для себя исключение, мать в пятьдесят третьем году, накануне моего освобождения, написала в лагерь, что ничего не возвращается, глупо и пытаться вернуть прошлое: «Что у собаки, что у человека зрение устроено одинаково. То есть, мы следим лишь за тем, что движется. Соня же не успевает за жизнью. Любая смена кадров для нее чересчур быстра и только размывает картинку. Не понимая, что происходит, она паникует. Брак с Вяземским дал ей благополучие, но не счастье. По мере того, как список вин супруга растет, она забывает, почему тогда, пятнадцать лет назад, ты и она расстались, перестает понимать, почему в свои шестнадцать лет предпочла этого врача, выбрала его, а не тебя. Она всё меньше готова принять, что просто вы друг от друга устали, что у каждого началась собственная жизнь, именно это вас развело, а не Вяземский. Она звонит мне и удивляется, что плохо с тобой обошлась, говорит, что вознаградит за долгое ожидание.

Не дай Бог, если ты купишься».

Все годы своего супружества с Вяземским, стоило в ее жизни случиться чему-то, с чем она не могла справиться, Соня начинала звонить нам на квартиру. Она звонила и когда я отбывал срок в лагере. Будто забыв, где я, требовала у мамы, чтобы я всё бросил и ехал к ней. Думаю, это Бог скрывает от нее мир. Всё равно она не может с ним совладать, не знает, как приспособиться и приноровиться.

Когда в инвалидный лагерь мама в очередной раз написала, что Соня вот уже неделю звонит много раз в день и всё меня добивается, я вдруг подумал: а почему не может быть так, что Соня пересилит? Стал представлять, как кум вызывает прямо с развода и объявляет, что в соответствии с высшими интересами я перехожу в полное распоряжение Сони Вяземской. Причем немедленно. Бумаги на досрочное освобождение уже подготовлены.

Если Соня звонила после одиннадцати и отец видел, что я собираюсь уходить, он, ничего не спрашивая, на столик в коридоре клал денег на извозчика. Чаще всего мы гуляли по острову между Москвой-рекой и Водоотводным каналом, который раньше был известен как Балчуг. Район фабричный, складской, ночью там мало кто бывает, и на свежевыпавшем снегу мы первые оставляли следы. У Сони было несколько любимых мест – выгнутый мостик через канал, старая и очень красивая барочная церковь Святителя Николая Чудотворца в Заяицком: священник, который в ней когда-то служил, был знаком с ее родителями. В контраст с церковью штаб Московского военного округа – выраженный Петербургский классицизм постройки, кажется, Леграна. Штаб был уже в другой, дальней от центра оконечности острова от Софийской набережной, наверное, километрах в двух, не меньше. Всё это мы навещали довольно прилежно, а так, в общем, шли куда придется, одни в пустом, вымершем городе, если не считать бродячих собак, которые иногда нас сопровождали. Соня, когда была в хорошем настроении, подкармливала их кусочками шоколадных конфет, которые доставала из своей пышной меховой муфты. У меня не было теплой обувки, и зимой я отчаянно мерз, но предложить Соне зайти в какой-нибудь подъезд погреться стеснялся, и уже совсем стеснялся сказать, что должен справить нужду. Естественно, что, проводив ее, наконец оставшись один, я с наслаждением опорожнялся в первой же подворотне. В последний час свиданий ни о чем другом я и думать не мог, оттого возвышенные разговоры вкупе с шоколадными конфетами давались мне тяжело. В общем, когда наши встречи сами собой стали сходить на нет, я не опечалился.

Конечно, дядя, я всё помню, да и странно, если бы забыл, как мы с Соней чуть не до бесконечности мерили ногами этот длинный нескладный остров между Москвой-рекой и Водоотводным каналом. В сущности, просто кусок берега, который отрезали многокилометровой вырытой вручную канавой. Обычно мы шли от Большого Каменного моста налево до стрелки напротив Пречистенки, здесь, упершись в воду, поворачивали обратно. Летом, когда тепло, могли дойти и до Краснохолмского моста и даже до другой стрелки, той, где сходятся Космодамианская и Кожевническая набережные. По оси от одной конечности острова до другой пройти нельзя. В верхней его половине за участок сквозной срединной дороги можно счесть Болотную улицу, но она скоро прерывается, и лишь за одноименной острову улицей Балчуг эту роль берет на себя довольно широкая Садовническая. Но мы ее не любили, и если уж шли прямо, то по набережным. Обычно же челночили туда-сюда поперек острова.

Здешние улицы и проулки то и дело перегораживают пустыри и заброшенные склады, фабричные дворы или просто глухие заборы. Но нам нравилось, что во что упрешься, не знаешь, однако всегда сыщется проход, который, покрутив и попетляв, выведет к большой воде Москвы-реки или к малой – каналу. Что касается набережных, то москворецкие, особенно там, где после Каменного моста одна за другой идут Софийская с Английским посольством и Кремлем напротив, затем Раушская, были для нас чересчур парадны и официальны. Кроме того, Соня мерзлячка – чуть что, она куталась в шубку, прятала руки в муфту и всё равно зябла, а тут зимой дули сильные, в самом деле пробирающие до костей ветры. В общем, мы если и гуляли по набережным, то только летом, а так, отметившись, разворачивались и шли назад к каналу. Водоотводный мы любили за тишину, но, главное, за то, что и вода с отражавшимися в ней выгнутыми деревянными мостиками – вместе они образовывали правильный овал, через который туда-сюда, будто в окно, не спеша сновали утки – и дома по обоим берегам – всё было некрупное, соразмерное нам.

Если судить по карте, Балчуг, конечно, шикарное место. Напротив, за полосой серой речной воды, на высоком холме Кремль – почти километр зубчатых стен и башен – такой панорамы больше ни из какой другой части города увидеть невозможно. За каналом тоже не худший район: Полянка, Ордынка, Пятницкая, старые храмы, купеческие особняки XIX века вперемежку с многоподъездными домами и модерном. Но самому острову повезло меньше. Болотистый и гнилой (по-тюркски «балчуг» и есть «грязь», «трясина»), он почти каждой весной на треть уходил под воду, поэтому испокон веку земля здесь считалась бросовой.