Возвращение в Египет - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Шаров cтр.№ 125

Капралов умирает, и, на что бы я ни надеялся, этот приют странника, этот ковчег для скитающихся меж двор праведников закрывается. Уже год никто не просил у нас крова, не искал отдыха для опухших, измученных ходьбой ног, и похоже, что странников в этом мире вообще не осталось. Грехи людей продолжают разъедать покров, но латать его уже некому. Капралов часто повторяет, что решил оставить на хозяйстве меня, но мы оба понимаем, что говорится это для очистки совести. Слишком страшно поставить точку, сказать, что больше ковчег никому не нужен.

Слышал, что еще первый Капралов жаловался, что поставил корабль на отшибе, вдалеке от дорог, и странники обходят его стороной. Заговаривает на эту тему и кормчий. Причина та же: гостей у нас немного, с каждым годом делается всё меньше. На прежнем месте кормчего держат воронка да козлы отпущения, на которых мы грузим и грузим зло. Работа не слишком веселая.

Место, куда можно перебраться, давно известно. От кальдеры на север, в тридцати километрах стоит заброшенный каменный дом. По воспоминаниям, прежде в нем помещались почтовая станция и постоялый двор. Дорога тут раздваивается, один тракт идет на юг, к Аралу, другой, забирая западнее, ведет на Мангышлак и дальше к Каспию. Оба проложили, когда генерал Кауфман, взяв Хиву, Бухару и Коканд, присоединил к России весь огромный Туркестанский край. В то время этот перекресток был довольно оживленным. Тракты использовали и войска, и гражданские, но позже жизнь в здешних краях сошла на нет. Всё же у дороги не так пустынно, как у нас.

Мы сидим в саду около небольшого обмазанного глиной очага, на котором каждый год в конце лета и осенью в медных тазах варим варенья – наши главные заготовки на зиму. Ни для чего другого мы эту печурку не использовали, но сегодня кормчий еще утром захотел, чтобы я вывел его в сад, развел огонь. Довольно долго он смотрел, как между камнями играет суетливое веселое пламя, а потом по его просьбе я из ларя, что стоит в сенях, охапками стал таскать блокнотики и двухкопеечные школьные тетради. Месяц назад, убирая избу, я на них наткнулся, но кто и когда их заполнил, так кормчего и не спросил. Теперь, с трудом разбирая почерка, я безо всякого порядка читаю вслух страницу, иногда две, обычно же тетрадь за тетрадью просто отдаю ему в руки, и он, не раздумывая, кидает их в огонь. Многое, конечно, мне знакомо, всё же мы одиннадцать лет прожили под одной крышей, с другим кормчим и раньше вряд ли бы согласился, но не думаю, что сейчас он отличает собственную мысль от того, что говорили Капраловы, прежде правившие кораблем. Так или иначе, всё на равных признается за зло и сжигается. Тут же, в соответствии с тяжестью греха, кормчий рукой взвешивает и отдает мне камень для козла отпущения. Подходящий выбрать нетрудно – очаг сложили на краю каменной осыпи.

В эти дни Капралов то и дело заговаривает о литургии последних времен. Объясняет, что тогда соединятся, поддержат друг друга два голоса. Один прежде на разные лады славил Создателя Всего Сущего, Господа справедливого и милосердного, второй, отвечая ему поименно, оплакивал судьбу каждого, кто погряз во зле, не имеет сил из него выбраться. И вот, когда они, сойдясь в одно, возопят ко Всевышнему: «Спаси и помилуй!» – это будет означать, что чаша наших страданий переполнилась, – уже скоро.

Он часто вспоминает, с каким сладким умилением, тихостью пели слепцы в его детстве.

Больше других Капралов любит псалом «На реках Вавилонских», говорит, что русская жизнь есть один сплошной плач, и слава Богу, что пока находятся те, кто готов отмаливать наши беды, несчастья, всю нашу горестную судьбу. Иначе бы Господь давно нас оставил.

Ровно за неделю до кончины кормчий, молясь, просил Господа, что, если ему не суждено стать очистительной жертвой, принять его вместо козла отпущения. Сказал мне: «Возьмешь грехи всех людей, которых знал, и взвалишь на мою спину, плечи, шею. Затем отведешь в обрывистое пустынное место и, оставив там, возвратишься обратно».

Исповедуясь земле каждый раз в одном и том же месте, кормчий, по-моему, верил, что однажды она не выдержит его грехов и разверзнется, поглотит всех. Ждал этого и, как мог, торопил. Но лишь после его смерти, где он молился, земля и вправду просела, отчего наш сарай окончательно завалился набок. Пришлось подводить под него лаги. Кое-как поднял, но и сейчас стоит он, что называется, на честном слове.

С тех пор, как мы схоронили кормчего, Соня со мной очень добра. Говорит, что видит, что и я хочу встать и уйти. Но без ковчега тоже нельзя. Пусть странников с каждым годом всё меньше, они рассчитывают на нас. Часто повторяет, что кто первый, я или она, отдаст Богу душу – неизвестно, но если я ослабею раньше, ей достанет сил вывести меня на дорогу.

История случилась год назад, но я не знал, стоит ли о ней писать. Нам с Соней тогда показали, что будет, если терпение Господа иссякнет. Кормчий, когда понял, что всё понарошку, был удручен, я, признаться, тоже, а вот Соня наоборот – такой счастливой я ее ни разу не видел.

Прошлая весна выдалась засушливой. Цветы в степи высохли уже к маю, да и травы, после зимы пошедшие в рост, скоро стали буреть. Больше другого мы переживали за сад. От летней жары он пожух, на грушах и яблонях листья скрутило в трубочку. Дождя не было с марта, а тут одиннадцатого июля с севера пригнало тучу и начался ливень. Дождь не был долог, едва метрах в пяти ниже нашего дома по дну лощины потек ручей, ветер стал рвать тучу, то здесь, то там показались просветы. Вода прямо на глазах уходила в землю, и если внизу еще бурлило, билось на перекатах, то выше, откуда до горизонта вперемежку со степью шел красноватый растрескавшийся на солнце такыр, сделалось почти сухо.

И вдруг снова поменялось. Сначала мы решили, что это та же вода, что раньше падала с неба. Под завязку залив пусто́ты, она, неизвестно отчего, решила переиграть и из земли, из ее трещин, самых мелких пор пошла назад. От глины сделавшись черной, вязкой, эта мерзость ползла на нас, ползла, и первым под булькающую пузырящуюся жижу ушел такыр. К полудню варево, насколько хватало глаз, покрыло уже всю степь, даже некрупные сопки ушли в него с головой. Утром я был уверен, что началось извержение грязевого вулкана, но скоро понял, что ни у одного вулкана на такое сил нет, и сказал кормчему, что вчера отвел в кратер козла с нашими грехами, что, наверное, адская воронка переполнилась, и теперь зло прет обратно. Кормчий не стал спорить, ответил, что время покажет.

Наш дом стоял на четырех положенных под углы булыжных камнях. На них бревна, дальше постелен пол, выше саманные стены. Кормчий когда-то убеждал меня, что корабль сделан прочно, из хорошего материала и выдержит любой потоп. Если ты на его палубе, можешь ничего не опасаться. Раньше я ему верил, но когда эта гадость, затопив погреб с припасами, через щели между досками полезла в комнату, засомневался. Пол был сшит гвоздями, но давление такое, что их выплевывало, будто семечки. Корабль скрипел, стонал, казалось, вот-вот развалится.