Наш последний эшелон - читать онлайн книгу. Автор: Роман Сенчин cтр.№ 53

Раскупорил бутылку. Теплое, сладковатое, противное втекло в меня. Может быть, избавление.

Ладно, посмотрим. Поставил полную бутылку в холодильник. Обнаружил там на полочке, что в дверце, немного водки. Это повышает мои шансы спастись.

Включаю магнитофон. Егор Летов… Сажусь на диван. Наполняю стакан.

Мир был чудесный, как сопля на стене,

Город был хороший, словно крест на спине,

День был счастливый, как слепая кишка,

А он увидел солнце…

Вообще-то все ответы уже найдены давным-давно. На всё есть готовый ответ, но человеку трудно в это поверить. Он предпочитает самолично покопаться. А зря…

Жадно глотаю теплое, сладковатое, противное. В детстве так же глотал по велению мамы рыбий жир. Каждому периоду жизни свое лекарство.

Каждому дню свои новости.

Дежурный синоптик рассекретил погоду.

После традиционной заставки – поток информации. Взахлеб. Поток за каждой дверью, за каждым углом. Берегись! Поток как потоп.

Полярники в Антарктиде готовы к забастовке.

На Амуре местные жители, вооружившись охотничьими ружьями и сев в лодки, окружают пароходики с провизией и водкой и грабят их. Есть раненые.

Стремительно расширяются кладбища невостребованных прахов.

Сдачу в хлебном выдают печенюшками, а в хозяйственном – прищепками.

«Хоть бы в сумасшедший дом поступить, что ли…» – говаривал классик русской литературы Ф. М. Достоевский после очередной прогулки.

Радуйтесь со мною, люди!

Нет сомненья – я спасен.

Пусть весь мир смердит и ноет,

Знаю я. Христом спасен.

Знаю я. Христом спасен!

Нет-нет, это уже не Летов. Это по новой радиостанции «Радость веры». Молодые голоса поют с овечьей благостью под синтезаторную музыку. Потом приятно-картавый мужской тембр. В меру короткая наставительная реплика. И снова песенка. На мотив детсадовской польки:

Радость, радость непрестанно,

Будем радостны всегда,

Луч отрады, Богом данный,

Не погаснет никогда!

Кручу ручку настройки. Дальше, дальше. Через писки, треск, десятки языков Земли. Дальше, дальше. Куда? До тупика.

* * *

Допил первую. Съел огурец. Налил граммов семьдесят водки. Опрокинул в рот. Поперхнулся, закашлялся, обжегся… Постоял перед зеркалом. Глаза мутные, красные. Как у Капитана. Это гут. Так надо. Я с ним. Я со всеми, больными жизнью.

Страдающий туберкулезом, страдающий астмой. Страдающий геморроем. Раком, стенокардией, слабоумием. Страдающий жизнью.

Я с народом. Народ валяется на углу почты, народ меняет на деньги все, что только есть у него. Народ, зажмурившись, сладостно поет о высоте нашей культуры. Народ смотрит «Богатых…», плачет и штопает носки. Народ мотает головой и мычит. Народ ненавидит Гайдара и верит Ельцину. Народ не читает Л. Толстого, а читает Чейза. «Товарищи», «господа», «граждане», «соотечественники»! Я с вами. Я один из кирпичиков замороженной стройки. Одно из тухлых яичек в брошенном гнездышке.

* * *

Со второй бутылкой портвейна выбрался на балкон. Теперь можно из горла́ и по глоточку – организм принимает, не противится. Крепко держусь левой рукой за перила. В правой – пузырь. Немного качает. Это от вихря, что у меня в голове.

Уже почти темно. Поворачиваемся к солнцу спиной. Сквер внизу… Вместо сотни тополей – в четыре ряда желтые аккуратные киоски. Синим – национальный орнамент на боковинах. Чистенько, приятно посмотреть. Завтра здесь торжественно откроется мелкооптовый рынок «Енисей». Очень удобно. Вышел и всего накупил.

Стою на балконе. На термометре +28. Душно. Может, все-таки будет гроза. Гром, молния, вода хлещет и хлещет. Смывает накипь в гигантскую воронку сверхмощного фильтра.... Тихо, почти мертво. Улицы пусты. Лишь повсюду неизменные, живые, желтые окна. Словно ячейки, в которые насованы люди. Словно пчелиные соты, слепленные из пыльцы и кала.

Стою на балконе. Время от времени приподнимаю отяжелевший пузырь отяжелевшей рукой и глотаю живительное, противное.

* * *

В затылок пихнули. Мягко, почти ласково, но крепко. Я дернулся и оглянулся. Смотрю в полутьму комнаты. Что-то там… Да, что-то есть.

Преодолевая страх неизвестности вошел, осторожно зажег настольную лампу.

Сидит. Сидит на краешке стула. Смотрит на меня. Большими глазами, неумело обмазанными черной тушью. Катышки на ресницах. Руки сложила на ляжках, сжала их в единый кулачок. Смотрит на меня и молчит.

– Ты кто? – спрашиваю.

– Я?.. Меня зовут Аэда.

– Чего?

– Н-ну, Аэда, – стеснительно, – песня.

Какая еще Аэда-песня?

Это что-то вроде с музами связанное. Кха, муза! В дешевых, по моему вкусу – самых мерзких варенках, что продают нынче в районе 600—700 рублей; в простеньком бесцветном свитере. Волосы висят прядями, будто с неделю немытые, цветом рыже-грязно-желтые. На ногах босоножки, торчат пыльные пальцы.

– Чё ты гонишь? – усмехаюсь и отхлебываю для смелости вина. – Чего тебе надо?

Возвышаюсь над ней. Что делать – не знаю. А она смотрит мне прямо в глаза. Своими. И глаза ее… Я и не сразу заметил. Глаза-то и заставляют верить. Поверишь во все, что бы она ни гнала. И светятся каким-то незнакомым, успокаивающим светом.

И я успокоился, отошел. Сказал миролюбиво:

– Да ты удобней садись. Что ты так, как сиротка.

Она продвинулась чуть глубже на стуле, а я продолжал говорить:

– Интересное дело… Нет, все-таки кто ты, а? Дверь же заперта. Я проверял.

– Э-э, я через окно, – тихо молвила гостья и опустила личико, как бы стыдясь своих слов, будто зная, что не поверю. – Я муза, честно. Аэда…

– Да? – уже спокойно удивился я. – Но ты какая-то странная. Я читал – вы другие. В белых этих… как они? Летаете с лирами…

– Я тоже летаю! – Она правдивыми глазами уставилась на меня. – А лиру сломали.

– Мда… Выпить хочешь?

– Нет, спасибо. С тобой я пить не буду.

– Почему это? – Я как-то даже обиделся. – Ты с крутыми только бухаешь? Понятно.

Тут-то я ее и узнал. Да это ж Шрама девчонка! Только одета совсем по-другому. Я так ей и сказал:

– Хе-хе, узнал я тебя! Ты со Шрамом ходишь. Маринка, кажется, да? Кстати, расскажи подробности, как их вчера повязали.

– Нет, я не его девушка, – ответила эта, на стуле, – но Шрама знаю. Владю Борисова. Он тоже когда-то стихи сочинял. Убили его. Прямо в голову пуля.

Я приложился к бутылке, сделал глоток. Поежился. После минут неожиданности и оживления голова вновь потяжелела, точно очугунела, веки все труднее было держать – так и сползали они на глаза.