Есть! - читать онлайн книгу. Автор: Анна Матвеева cтр.№ 29

Маман Дворянцева умерла в глубоченной старости; толстая Берта в охотку давала уроки музыки, а Марина Дмитриевна проводила дни в путешествиях и прочих удовольствиях, недоступных в ее нищей юности. Особенно полюбилась Марине Италия.

Однажды в Модене бывшая кларнетисточка познакомилась с внимательной русской девушкой, которая обслуживала ее в ресторане, – подрабатывала в свободное от учебы время. Девушку звали Катя, она училась на повара. Катя так внимательно слушала Марину Дмитриевну, что та растаяла и рассказала девушке о сыне Юрике. Он тоже, с гордостью говорила Марина Дмитриевна, работает в гастрономической области, если вы захотите, я вас познакомлю! Катя прикладывала ладонь к груди и трогательно моргала. Конечно, она хочет! Очень хочет!

В тот день Марина Дмитриевна рассказывала о Юрике с особенным наслаждением, упиваясь тем, что ей не нужно упоминать про Павлушу Дворянцева. Она говорила о сыне так, словно он сам всего добился.

Катя слушала милую русскую даму и подливала ей в бокал животворное итальянское вино. «Сей белла квандо вуой…» – пел в магнитофоне вечно страстный Челентано, и Марина Дмитриевна чувствовала себя абсолютно счастливой.

И разве это было не так?

восточная

В Дагестане по сей день воруют невест, а вот Ира Калугина (в прошлой жизни – Шушунна Амирамова, в нынешней – Ирак) украла жениха. Лучше, конечно, ей об этом не напоминать. Впрочем, Ирак и так об этом прекрасно помнит, и еще об этом прекрасно помнят в Махачкале, откуда Ирак уехала в далеких теперь 90-х. Странно – годы проходят, обычно в таких случаях становится легче или – как вариант – наплевать, а Ире Калугиной все тяжелее и тяжелее нести на себе этот груз: будто каждый новый день ложится на спину весомым кирпичиком.

Фамилию свою сразу после переезда Шушунна поменяла на мужнюю, а имя взяла то, которое ей всегда отчаянно нравилось. Ириной Ивановной звали любимую учительницу из махачкалинской школы – она учила девочек ценить себя как целостную личность и потому мужчины из семьи Амирамовых ее недолюбливали. Все, кроме старшего брата Шушунны. Авшалум еще в десятом классе влюбился в молоденькую русскую училку, но женился, разумеется, не на перестарке, а на скромной девочке, которую ему выбрали родители.

Семья Шушунны – горские евреи, таты. Чужаков таты не жалуют, а своих берегут и охраняют, как русским и не снилось. Это только Шушунна всегда чувствовала, что она в своей семье – будто пришелец, слишком отличалась она от братьев, сестер и прочих родственников, которых было столько, что можно коллективный снимок составить с лежащими передними и стоящими задними рядами. И все – родственники. И все – как чужие люди.

В глянцевом журнале (Шушунна называла их гладкими), который попался ей значительно позже бесславного отъезда из Махачкалы, Шушунна прочла интервью с вечно любимым Идолом Гребенщиковым Б.Б. В интервью Идол рассказал корреспонденту, что в семье он всегда чувствовал себя чужим человеком и ничего общего не находил с родными. Он даже употребил по случаю какое-то прекрасное восточное слово («ранг-джунг», Шушунна! «ранг-джунг!»), обозначающее таких вот самопроизвольно возникающих пришельцев в семействе, но теперь Шушунна этого слова не помнила. Достаточно было, что она вспыхнула тогда от счастья и сходства и огнем тем вспыхнувшим обогревалась впоследствии много лет. Вот так – в своей семье родни не сыщешь, а с чужим человеком находится необыкновенное сходство!

Гребенщиков Б.Б. стал Идолом Шушунны в зеленые школьные времена – собственно, благодаря ему она и совершила главные поступки жизни: выбрала профессию, украла жениха и уехала из Дагестана.

Впервые Шушунна увидела Идола в программе «Музыкальный ринг» 1986 (страшно сказать!) года выпуска – и было так, как бывает в конце концов начала всех начал… Это ведь только сейчас вместо Идола по концертам ездит большой козлобородый дяденька в очках, а тогда на ринге музыкальном выступал совершенный опять-таки пришелец. Красивее Шушунна с тех пор никого и не видела – разве что американский артист Брэд Питт слеплен из подобного теста, но американское тесто вышло слишком приторным, да и петь нервным нежным голосом точные умные слова (никакой не бред!) Брэд Питт не умеет. А потому безжалостно сбрасывается со счетов.

Сначала Шушунна записывала гребенщиковские песни на прямоугольные кассеты TDK с двумя дырочками – дырочки смотрели на нее, вращаясь, как два инопланетных глаза. Потом Авшалум – единственный почти близкий человек в большой семье – привез из Москвы виниловую пластинку «Равноденствие». Это было громадное событие – примерно такое же, как окончание школы и развал страны СССР.

В памяти Шушунны Амирамовой и всех ее ровесников юность оказалась навеки соединена с большой переменой: не школьной, а жизненной. На детей в стране тогда ни у кого не хватало времени – одни пытались удержаться на плаву, другие поспешно тырили народные богатства, третьи впрыгивали в последний вагон разогнавшегося поезда. Большая семья Амирамовых готовилась к перелету всем журавлиным клином в другую, но тоже восточную страну.

– Денег-то хватит, даже если еще одну семью захотим вывезти, – грустно хвасталась Шушунна на выпускном вечере.

Они с Ириной Ивановной сидели в кабинете физики. Из актового зала неслись громкие барабанные выстрелы и многоногий топот. Эта музыка ничем не напоминала «Аквариум».

– А я бы на твоем месте радовалась, – сказала Ирина Ивановна. – Увидишь новую страну, начнешь совсем другую жизнь.

Шушунна смотрела на Ирину Ивановну, как в чужую тетрадь, где написано правильное решение задачи. Смотрела-смотрела и вдруг поняла, что учительница ее на самом деле не так уж молода, как им всем всегда казалось. На лбу – пять тонких морщин. Глаза – усталые и серые, словно мокрый пепел. И рука, которой Ирина Ивановна теребит бусики, лежащие на платье, словно камушки на еврейской могиле, совсем не похожа на руку молодой женщины.

– Я вот уже никогда, наверное, не смогу отсюда уехать, – продолжала Ирина Ивановна, оставив наконец в покое несчастные бусики. – Я ведь в Махачкалу из Питера уехала по принципу «Лишь бы прочь, а куда – все равно» и больше не хочу так.

– У вас в Питере была несчастная любовь? – обмирая, спросила Шушунна. Любовь – да еще в Ленинграде! – казалась ей абсолютным оправданием жизни. Пусть и трижды несчастная.

Учительница склонила голову набок. Конечно, была, зачем об этом спрашивать!

– Здесь, в Дагестане, я почти вылечилась – мне воздух помог и все вы. И ты, Шушунна, конечно, ты всегда была моей любимой ученицей. Если я уеду из Махачкалы, вся питерская боль вернется – будто она ждет меня там и никуда не делась. А здесь она до меня не доберется. Пойдем, Шушунна, – спохватилась Ирина Ивановна, – потеряют нас.

Шушунна неохотно вышла из класса. Выпускной бал гремел и, будто юность, даже и не думал заканчиваться. Живая роза, приколотая к платью, поникла и растеряла половину лепестков. «Как Ирина Ивановна», – подумала Шушунна.

Дома все только и делали, что собирались в дальний путь и занудно обсуждали, что брать с собой, а что (и кого) не брать. Например, старые бабушки – четыре с материнской стороны и шесть с отцовской – ехать категорически отказались, и Шушунниным отцу с мамой приходилось уговаривать их вместе и порознь. «Легче бревна катать!» – в сердцах говорила мать.

Шушунна бабушек понимала – ей самой ужасно не хотелось в Израиль – если бы ее спросили, она выбрала бы Ленинград. Поступила бы в педагогический и ходила бы на все концерты Идола.