— Доченька, что случилось? Что с тобой?
А у нее просто спазм в горле, она рукой показывает, слезы льются.
Мама строго говорит:
— Кира! Приди в себя!
Кира сквозь рыдания:
— Коляску… украли! Он там спал!..
Мама говорит:
— Какая коляска? Кто там спал?
Кира как заорет:
— Ребенок мой!
— Успокойся, — говорит мама. — Какой еще ребенок? Это все тебе приснилось. Не кричи, Володю разбудишь, он только приехал с работы и прилег вздремнуть.
— Володя! — кричит Кира. — Нашего ребенка украли!
Выбегает из дома Володя, муж. Обнимает ее, целует:
— Кируся, малыш мой сладкий, успокойся, это сон. Нет у нас никакого ребенка, что ты, что ты, что ты…
«И вот тут, — рассказывает мне Кира, — на меня накатывает неслыханное счастье, облегчение, восторг: ребенка-то на самом деле нет! И никогда не было! Господи, хорошо-то как! Муж, работа, дача, мама, пятница вечер — и никакого ребенка!..
Но тут же плач из-за окна, я вскакиваю, он проснулся, орет, по лицу вижу — обделался…»
Я недавно рассказал эту историю одной немолодой женщине. Идеал добродетельной матроны. Прекрасная семья, трое взрослых детей с образованием и карьерой, успешный муж, и сама она отнюдь не домохозяйка, а профессор.
— Вот напишете об этом, — сказала она в ответ, — и все женщины будут говорить: «Ах, какой ужас! Нам такого и в голову прийти не могло!» То есть будут врать.
Просто даже удивительно
проект «Р»
Токсикоз первой половины. Тошнит.
Потом второй половины — ноги отекают. Роды.
Молоко. Прикорм. Режим кормления и сна, на целый год переворачивающий все расписание жизни. Прививки. Поликлиника. Грудничковый день, толчея у пеленальных столиков.
Зубы режутся. Понос, запор, температура. Сопли, кашель, детские инфекции. Прогулки!
Особенно если бабушек нет или они очень заняты.
Одежда, игрушки, еда.
Аллергия!
И на все это — помимо сил, нервов и времени — нужна еще куча денег. То есть их надо продолжать зарабатывать. Желательно побольше.
А также — расти по службе. Чего-то достигать. В том числе для того, чтобы не отстать от родителей других детей. Нашего, так сказать, круга. А также читать, смотреть, слушать — в общем, быть в курсе.
При этом — лет пятнадцать не переставая — говорить, говорить, говорить. Отвечать на вопросы. Объяснять. Читать вслух. Беседовать.
Следить за собой во всех смыслах: лицо, одежда, манеры, речь, и вообще поступки — чтоб был хороший пример.
Чуть не забыл: школа! Непременно чтоб хорошая! Английский с французским. Или математика с информатикой. Но тогда английский дополнительно. Помощь школе, отношения с учителями.
Летний отдых. Одежда. Чтоб не хуже, чем… Карманные деньги.
Компьютер, мобильник, плеер и прочие девайсы и гаджеты.
Простите, если чего не упомнил.
Поступление в институт! Репетиторы — страшное дело.
В общем, проект «ребенок». На семнадцать лет времени. На огромное количество сил и здоровья. На собственные зубы, волосы, кости, сердце и сосуды, печень и почки. Мозг и психику. На немереную сумму денег, наконец.
А в итоге ребенок скажет, едва сдерживаясь:
— Просто даже удивительно, насколько ты ничего, нет, ну просто совсем ничего не понимаешь!
И выйдет, постаравшись не хлопнуть дверью. Значит, вежливый. Значит, проект успешно завершен.
Золотце
музыка для струнных, ударных и челесты.
Так мы в детстве называли конфетную фольгу. Ее разглаживали ногтем и держали между тетрадными листами. Золотце было чаще серебряное, но иногда золотое или фиолетовое. И даже двойное: одна сторона белая, другая — красная; от дорогих конфет. Зачем оно было нужно? Не знаю. Символический капитал: у кого много золотца, тот чаще ест конфеты, так что всё понятно. Впрочем, у золотца было и реальное применение — можно было снимать отпечатки монет, и даже потом делать стеариновые отливки.
С золотцем была такая история.
У моего папы вышла книжка на венгерском языке, перевод рассказов. Нам ее прислали. Папа ее поставил на полку рядом с другими переводами, и всё, и больше эту книжку никто не трогал. Потому что немецкий или там болгарский перевод я смотрел, пытался разбирать и сравнивать. А в венгерском что разберешь?
Вот.
Но через год нам пришло письмо из Венгрии.
Написанное хорошим детским почерком. И туда было вложено золотце. Даже два. Сиреневое и темно-бронзовое.
Мама, конечно, позвонила в иностранный отдел Союза писателей, спросила, есть ли там человек с венгерским языком. Сказали, что человек есть, но он сейчас в отпуске. Или на больничном, не помню… Так всё это и ушло в песок, как говорится.
Но через полгода пришло еще одно письмо. Тем же почерком, и тоже с золотцем.
Мне даже неловко стало перед тем венгерским ребенком (я не смог понять по подписи, мальчик это или девочка). Так, на минутку неудобно. Тем более что я готовился к экзаменам, и у меня было полно других дел. А папа начал тяжело болеть, и ему тоже было не до писем.
Хотя, конечно, нехорошо. Сидел в каком-то неудобопроизносимом венгерском городе прилежный ребятенок (по почерку видно — отличник) и писал письмо незнакомому писателю в далекую страну. И подарил ему на память золотце. Может, для него самого это золотце было сердечной памятью о новогоднем празднике, о конфетах, подаренных бабушкой, которая приехала из другого города…
А ему не ответили.
Сейчас вот вспоминаю, и стыдно.
Но с другой стороны: вдруг оказалось бы, что это хорошенькая девочка, всего лет на пять моложе меня. Началась бы переписка. Я бы в нее влюбился. Она бы приехала на каникулы в Москву, а потом я к ней, в ихний Фигразбереш.
В результате я бы на ней женился. И скорее всего, уехал бы к ней в Венгрию.
И меня бы не было. Вот этого меня, который сейчас. Даже подумать страшно. Не надо, не надо! Хотя ответить на письмо надо было. Там было такое искреннее золотце.
Воробьевы горы
коэффициент корреляции.
— Мечтаю гулять здесь каждый вечер, как выйду на пенсию, — сказал мне мой товарищ; дело было на набережной Москвы-реки, где Воробьевы горы; он живет недалеко, и мы вчера там прогуливались после пасхального обеда.
Сказав это, он вдруг рассмеялся.