Бог, страх и свобода - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 50

Нужно твердо сказать, что бомжи имеют право на бродяжничество, нищие — на попрошайничество, богачи — на неконтролируемую благотворительность. И все люди имеют право на достойную смерть.

Но не только люди. Животные, принадлежащие человеку и служащие ему, должны жить и умирать без мучений. А зоопарки лучше постепенно ликвидировать и заменить их экскурсиями в заповедники.

Иногда кажется, что в такой партии могут объединиться радикальная молодежь и либералы старой закваски, представители «профессорского свободомыслия». Те и другие устали от диктата массового общества, от потребительского тоталитаризма.

Разумеется, всегда найдутся люди, которые скажут, что для них личная свобода не так уж важна. Кто-то возразит, что для него гораздо важнее благополучие семьи, родных и дорогих ему людей (хотя это возражение не совсем серьезное: люди, превыше всего ставящие личную свободу, — это не чайльд-гарольды и не попрыгунчики, у них есть семьи, друзья и родственники). Кто-то пожертвует свободой ради интересов коллектива. Ради страны, народа, государства, религиозных святынь. Конечно же таких будет подавляющее большинство по сравнению с приверженцами личной свободы.

Либеральная задача состоит, в частности, в том, чтобы донести до людей несложную, но с трудом воспринимаемую мысль: принятие несвободы — это ваш, граждане, свободный выбор. И ах как жаль, что вы так странно распорядились своей свободой.

Важно, чтобы вы это поняли. Тогда, возможно, со временем вы примете другое решение.

Национализм в наше время можно назвать пробным камнем, на котором обнаруживается лживость и непрактичность парламентского правления. Примечательно, что начало национальности выступило вперед и стало движущею и раздражающею силою в ходе событий именно с того времени, как пришло в соприкосновение с новейшими формами демократии. Довольно трудно определить существо этой новой силы, и тех целей, к которым она стремится; но несомненно, что в ней — источник великой и сложной борьбы, которая предстоит еще в истории человечества и неведомо к какому приведет исходу. Мы видим теперь, что каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплеменного государства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь свое самостоятельное управление со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и, в прошедшем своем, отдельную политическую жизнь и культуру, но и с теми, которые никогда не жили особою политическою жизнью.<..> Провидение сохранило нашу Россию от подобного бедствия, при ее разноплеменном составе. Страшно и подумать, что возникло бы у нас, когда бы судьба послала нам роковой дар — всероссийского парламента! Да не будет.

К. П. Победоносцев. «Великая ложь нашего времени» (1884)

1.

Провидение, как мы теперь знаем, не сохранило нашу Россию ни от национализма, ни от парламента. Который все более и более становится похожим на «роковой дар» в ходе постепенного перехода к практической однопартийности.

Но действительно, парламентаризм есть стимулятор национализма. Вернее, двух национализмов: этнического и, так сказать, общенационального. Но тут возникает интересная диалектика: «общенациональный национализм», то есть институциональное оформление и массовое осознание своего отечества как чего-то единого и обособленного от других отечеств, предшествует национализму этническому. Больше того, является для него необходимой предпосылкой — необходимой в прямом смысле: не обойти.

Еще больше: я убежден, что не только этнический национализм (безразлично, национализм меньшинств или национализм большинства) вторичен по отношению к идее и институтам отечества. Сами этносы как осознаваемый институционально оформленный — а не просто наблюдаемый извне феномен — вторичны по отношению к нации (нации-государству или нации-отечеству). Иными словами, не этносы сливаются в нацию, которая потом становится политическим и даже мирополитическим организмом (отечеством, страной), а как раз наоборот — отечество-страна как действующее лицо мировой политики создает нацию (свою популяционно-идеологическую внутренность), а уж из нации в процессе демократического развития выделяются этносы-меньшинства.

Сказанное, разумеется, не означает, что я отрицаю существование этносов-племен. Ни в коей мере. Но это — этносы-в-себе. Они живут себе на периферии мировых политических процессов, осознавая свои различия согласно законам Ф. Барта и отвечая на вопросы приезжих антропологов. Этносы-для-себя — это уже меньшинства внутри большой нации, которые стремятся отгрызть кусок от большого и красивого тела родины. Или нанести ей какие-то иные обезображивающие повреждения.

Формирование понятий об отечестве как о едином теле исчерпывающим образом (на мой, разумеется, взгляд) проанализировано Эрнстом Канторовичем в его известной статье «Умереть за родину» (1951). Поскольку родина и народ суть в равной мере Тело Христово, пишет Канторович, то смерть за родину с XIII примерно века приравнивается к смерти за Христа с последующим попаданием в рай. Добавлю, что посягательство на целостность отечества чаще всего описывается телесными метафорами. «Резать по живому» — фраза самая распространенная и самая памятная для нас, бывших советских людей. Отсюда какая-то плотская враждебность к национализму меньшинств.

Демократическое государственное устройство (в том числе пакет коллективных прав) и парламентаризм как залог публичной дискуссии всячески способствуют и институированию этносов как политических суб— или паранациональных организмов и, соответственно, расцвету этнического национализма.

О современном этническом национализме написаны сотни книг и без счета статей (среди них и работы автора этих строк). Но в этих заметках я сосредоточусь на национализме отечества, национализме, если можно так выразиться, интегральном — вернее, пытающемся интегрировать весьма разнородное население страны в некое общее для всех целое, связанное какими-то надежными — но не совсем понятно какими — узами. Одним словом, интегрировать население в нацию. И одновременно отдифференцировать нацию, понять и затвердить, чем она отличается от других.

Здесь возникает вопрос о так называемой «национальной идее».

2.

Прежде, чем начать разговор о национальной идее для современной России, о попытках ее сформулировать, выразить или хотя бы почувствовать, хотелось бы сделать ряд оговорок, так сказать, методологического плана.

Во-первых, национальная идея изобретается, как правило, post factum. Даже американские колонисты XVII века, охваченные религиозным энтузиазмом, сначала должны были расселиться в Новой Англии, а уж потом объявить себя Новым Израилем.

Во-вторых, национальная идея есть явление скорее верхушечное, чем народное. Вряд ли соловьевская «La Idee Russe» могла достучаться до русского народа — и не только потому, что эта статья была написана по-французски. А потому, наверное, что идея триединства церкви, общества и государства, а также христианского экуменизма была слишком уж высокоумна. Национальная идея может стать массовым феноменом в пору массовых же народных движений — переселений, реформаций, революций, войн или заметных идейных брожений. Однако здесь тоже возможны вопросы. Трудно судить, насколько весь русский народ в середине 1870-х гг. так уж страстно стремился воздвигнуть крест над Святой Софией, освободить братьев славян от османского ига и объединить их под властью российского самодержца. Или, например, все ли российские «красные» были охвачены идеей Мировой Революции. Легитимация народным мнением имеет очень давнюю традицию и весьма высокую ценность, поэтому нельзя исключить, что идеологи выдавали и продолжают выдавать собственные мысли за народные чаяния.