В метро он не испытывал ничего, кроме легкого раздражения, к этому нелепому походу, которое вскоре заменилось желанием прочесть свой роман самому. Только чтобы никто не мешал ему, не отрывал.
Вера сидела на качелях и грызла семечки.
– А что ты так быстро вернулся?
– Пойдем, я тебе почитаю роман, – сказал Бородин. – Это важно сейчас.
В лифте он губами снял прилипшую к ее верхней губе крохотную черную семечку. Она моментально закрыла глаза.
– Терпи, – прошептал Бородин, – сперва будем читать.
– Терплю, – прошептала она.
Пока Бородин искал ключи, а она мешала ему, щекотала его шею теплым носом и быстро целовала ухо, за дверью квартиры напротив слышалось какое-то движенье, как будто от двери отодвигали тяжелый предмет, и два резких голоса – женский с мужским – грубили друг другу. Бородин наконец отыскал ключи, Вера не успела отодвинуться от него, и в эту минуту открылась соседская дверь. Сосед Погребной стоял на пороге, опираясь на костыли, стопа правой ноги его, закованной в гипс, была неприятного мертвого цвета. А рядом, лохматая, в пестром халате, стояла жена, Погребная Евгения, которая, судя по ее раздосадованному лицу, проиграла сражение в коридоре и не сумела помешать своему мужу, Погребному Николаю Осиповичу, явиться сейчас перед этою парочкой, вконец потерявшей остатки стыда.
– Вы ногу сломали? – спросил Бородин. – А когда вы успели? Я только вчера вас здесь видел.
– Успел, – ответил ему Погребной. – Возвращался домой. Темно, свет они экономят, мерзавцы. Арбузная корка. Упал, и того… Но не перелом это, к счастью, а трещина.
– Ну, ладно, – небрежно сказал Бородин, – со всеми бывает.
Ответ его вызвал бешенство у инвалида и, нервный, как все инвалиды, он вспыхнул, себя не сдержал:
– А сколько гражданочке лет? – костылем он ткнул в серебристую юбочку Веры. – Мы тут вот поспорили как-то с женой… Она говорит, что тринадцать, а я два года накинул. И кто из нас прав?
У Бородина захватило дыханье. Ему ведь казалось: осталось немного! И – спасены! А вышло иначе: стоит сама смерть в очках на веревочке, в рваной рубашке, с ногой костяной, с серой пеной в углу дрожащего рта, и глядит на него своим немигающим взглядом, не дышит…
– Так кто из нас прав? – повторил Погребной.
Он вспомнил, как мать называла его «мальчишка-трусишка», и он с ней не спорил. Трусишка – и ладно. Таким уродился. Когда, еще в самом начале весны, они целовались во тьме подворотни, и там их застукали эти старухи, и он ощутил, как душа ушла в пятки, тогда он сказал себе: «Не приближайся!» – и слово сдержал, но потом, когда Вера пришла вдруг сама, с серым взглядом русалки, худая как щепка, и он одурел, не смог ее выгнать, а смог только сжать в объятьях и бросить ее на кровать, где вдруг оказалось, что эта русалка – уже и не «девочка», страх отступил.
– Пойдем, Николаша, пойдем! – сказала жена Погребного.
Она улыбнулась и всем показала свои желтоватые рыхлые десны. Его затошнило от них. Эти десны напомнили ряженку. В коридоре Вера обняла его. Она обняла его грустно, спокойно, похоже на то, как его обнимала когда-то жена, когда он волновался.
– Не бойся, – шепнула она.
– Нет, я не боюсь, – сказал он. – А вернее, не слишком боюсь. Но ты вот представь себе, что человека сажают в тюрьму. По ошибке сажают. И он сидит в камере вместе с убийцами. И каждую ночь ему снятся кошмары. Потом выясняют, что это ошибка, и он возвращается. Дети, семья. Но он ведь – другой человек. Или как?
– Не знаю, – произнесла она. – Я не знаю.
– Мне кажется, что раз все это случилось, его уже и наказали. Он разве забудет об этом? И разве к нему не вернутся все эти кошмары?
– Но время же лечит. Все так говорят.
– Ты не поняла меня.
Вера вдруг вспыхнула.
– Всегда про себя, про себя, про себя! Ты слишком боишься всего! Ты точно такой же, как папа! Он тоже всегда говорит про себя! Ему всегда страшно, и плохо, и больно, и жить он не хочет, и это, и то! А рядом ведь мама! А маме что делать?
– Садись. Я тебе почитаю.
– Ты любишь меня? Или больше не любишь? – спросила она.
– Нет, конечно люблю, – ответил он ей и слегка усмехнулся.
– Зачем ты такой…
– Ну, какой я? Какой?
– Я думала, что очень честный, но это, конечно, неправда. Ты просто жестокий.
Андрей Андреич удивленно посмотрел на нее. Ему вдруг пришло в голову, что и Елена, от которой он ничего не скрыл, тоже обвиняла его в жестокости.
– Давай я тебе почитаю, – сказал он. – Послушай вот это: седьмая глава.
«Когда Левицкий возвращался в бурых пятнах чужой крови – расстреливать приходилось много, – никто уже ни о чем не спрашивал, ему просто подавали списки, – Светлана ждала его. Старый слуга вносил три зажженных высоких свечи.
– Ты здесь? Подойди, расстегни-ка мне платье, – просила она. – Где ты был? Убивал?
И он шел за нею в их новую спальню. В глаза ему сразу бросался букет, который ей кто-то всегда присылал с одною и той же запиской «Я вас…», потом – отражение в зеркале. Женщина стояла не двигаясь и раздраженно смотрела на то, как он входит.
– Я грязный. Позволь, я умось.
– Не стоит.
Тогда он бросался к ней и обнимал, обхватывал сзади, и руки дрожали. Спина была шелковой, очень горячей».
Коротко, но сильно, по-хозяйски, позвонили в дверь. Бородин посмотрел на Веру. Она ответила ему расширенным взглядом. Он открыл. На пороге стоял милиционер в сопровождении инвалида Погребного на костяной ноге, его жены и незнакомого человека в зимней ушанке.
– Пройти разрешите, – вежливо сказал милиционер, – сигнал поступил: непорядок у вас.
– Какой непорядок? – бледнея, спросил Бородин.
Милиционер увидел Веру.
– Вот эта, – сказал Погребной. – И дня не проходит. Все время здесь шастает.
– Моя ученица, – сказал Бородин. – Готовится в литературный.
– Ну прям ученица! – пропела Евгения.
– Хозяин квартиры кто? Вы? – негромко спросил милиционер. – Ваш паспорт, пожалуйста.
Бородин протянул ему паспорт.
– А ваш паспорт, девушка?
– Я паспорт с собой не ношу, не привыкла, – она закусила губу, – поэтому паспорта нет.
Евгения вскрикнула, словно была не женщиной в грязном и мятом халате, а птицей, внезапно подстреленной в небе.
– Так мы ж говорили… А вы нам не верите!
Милиционер поскреб подбородок.
– Вы чем занимаетесь здесь?
– Занимаемся? – Лицо его было застывшим, как маска. – Готовлю ее к поступлению в вуз.