Баблия. Книга о бабле и Боге - читать онлайн книгу. Автор: Александр Староверов cтр.№ 35

– Помоги! Спаси! Не дай погибнуть!

Посетители бара сначала услышали звук. Дальний, почти обычный звук летящего самолета. Много их здесь летало. Но звук превратился в рев, и они увидели самолет, летящий прямо на них. И некоторые успели воскликнуть:

– Господи, Боже!

И кричали они ему – Алику! А потом был взрыв. Тела людей испарились мгновенно. Но души их, не заметив потери тел, еще некоторое время продолжали кричать:

– Спаси! Помоги! Помилуй!

А после, когда всё поняли, обреченно зашелестели:

– За что, за что, за что? Что, что, что?..

И понеслись в небо, к фиолетово-рыжей звезде и дальше, через ледяную черноту, и вернулись в него – в Алика. А он ничего не заметил. Он дрался с быдлом в караоке, он напивался в одиночестве в кабаке. Он ругался с женой из-за Наташиной эсэмэски и ничего, совсем ничего не чувствовал. Бог-скотина, бог-тупица, бог – самовлюбленный эгоист. Бог-предатель, ничего не сделавший, даже не заметивший гибели своих детей, – вот кто он.

«Антуан, он же был там, – вдруг вспомнил Алик. – Этот глупый мальчишка, который так верил в меня. Который так хотел измениться, он тоже там был и тоже горел и кричал: «Помоги! Спаси!» А ведь это я привел его в этот бар и бросил там на смерть. Я, я сам…»

Внезапно стало все ясно. Как будто носом в дерьмо тыкнули. Не случайно безумный сырьесранец захватил самолет. И в бар «Ванильные небеса» направил его не случайно. Это он, Алик, так все устроил. Не хотел, а устроил. Когда в караоке ублюдочный мужик отнял у него микрофон, когда родился внутри него праведный, ослепительно-белый гнев, все не закончилось двумя ударами в рожу охреневшему быдлу. Гнев прилетел сюда. Гнев вселился в сырьесранца. Гнев взорвал самолет. Гнев убил людей и Антуана. Его, Алика, гнев. Если в дурной холодной Москве Алик злился, то здесь, в прекрасном городе его мечты, начиналась война. Если боялся и нервничал – депрессия и волна самоубийств, если предавался животной похоти, как с Наташей, – разврат, распад семей и эпидемии венерических болезней. Все было связано. Понимание этой связи буквально парализовало Алика. Его безумие на глазах переставало быть забавным и обаятельным. Бог, оказывается, имел не только права, но и обязанности.

«Что же делать, они же люди, я же их создал. Как детей своих. Как Сашку, как близнецов. Отец я им. Люблю я их, наверное. Да нет, точно люблю. Забавные они. Хитрожопые, но забавные. Как я почти. Не могу я их убивать. Наказывать могу, а убивать нет. Но жить в Москве и не злиться? Не нервничать, не бухать, не воровать, не трахаться? Нет, это невозможно. Не живут в Москве святые. Климат не тот. Так чего теперь, в монастырь уходить, в Тибет отправляться для духовного просветления? Можно. Здесь тогда все хорошо будет. Тишь да гладь да божья благодать. Вот только как с женой быть, с Сашкой, с близнецами, с родителями? Сдохнут ведь с голоду. Реально сдохнут. А ведь я их люблю сильно. Что я детям скажу? Папа ушел духовно просветляться, поскольку богом работает, а вы тут пока щи постные похлебайте. Бред. Но ведь если продолжать жить прежней жизнью, здесь вообще все погибнет. А я их тоже уже люблю. Тупик какой-то получается. Безнадега точка ру».

Алик попытался успокоиться. Закурил и стал думать о сложившейся ситуации как об обычном рабочем геморрое.

«Нет, врешь, не возьмешь. Я же Алик Всемогущий, бог в натуре. Я два с половиной миллиарда бюджетных денег за месяц до конца года могу освоить с прибылью. Я чемпион Москвы по схематозу, в конце концов. Не может быть, чтобы выхода не было. Это просто кейс, обычный кейс из хитровыкрученной русской бизнес-практики. И он имеет решение. И не из таких передряг выбирались. С одной стороны, куда ни кинь, везде клин. Тут хорошо – там плохо. Там хорошо – здесь хреново. Где-то надо что-то менять. Вот только где? Ну, допустим, в Москве. Может, и правда в монастырь уйти? А какие у меня конкурентные преимущества в Москве? Да никаких. Подумаешь, чемпион по схематозу. Во-первых, это я только так думаю. Настоящие чемпионы в списке «Форбс», в Кремле да в правительстве околачиваются. А я так, шустрила среднего пошиба, второй взрослый разряд по жульничеству максимум. Так что преимуществ никаких. А здесь? А здесь я бог. Это уже кое-что. И не кое-что даже, а реально круто. Здесь я вообще все могу: лечить, по воде ходить, из мертвых воскрешать… Стоп. Как же я сразу не догадался? Я ведь вправду бог. Б-О-Г. Я накосячил, я и исправлю. Воскрешу для начала Антуана, пожалуй. А там посмотрим, как пойдет.

Алик сосредоточился, представил во всех подробностях глупого, но доброго мальчишку. И пожелал, чтобы тот перед ним появился немедленно. Воздух задрожал, повеяло холодом, потом гарью, через полсекунды он увидел Антуана. Выглядел тот страшно. Волосы дымились, одежда кое-где тлела, в широко открытых глазах ледяным торосом замерз ужас. Антуан не шевелился, только из приоткрытых посиневших губ вырывался тихий, на одной ноте, то ли стон, то ли вой.

– У-у-у-у…

– Антуан, что с тобой, очнись.

– У-у-у-у…

– Мальчик мой, бедный мальчик… Все, все уже кончилось. Очнись, пожалуйста.

– У-у-у-у…

– Ну прости меня, не хотел я, не знал. Так само получилось. – Он приобнял Антуана и начал, как ребенка, гладить его по голове.

– У-у-у-у…

– Да очнись же ты. Повелеваю, в конце концов, мать твою.

Энергичные слова подействовали. Антуан перестал выть, ужас в его глазах почти растаял. Он увидел Алика, бухнулся на колени, явно захотел что-то сказать, но не смог и внезапно мощной струей наблевал Алику на ботинки.

– Это вместо спасибо, как я понимаю?

– Г-г-г-гос-с-с-п-п-по-д-д-и-и за за за зачем-м-м-м? – простонал Антуан.

– Что «зачем»?

– За-за-зачем все э-т-т-о? Зачем ты меня вос-вос-воскресил?

– А зачем убил, тебе неинтересно?

– Нет, нет, не в этом дело, Господи, – слегка заикаясь, ответил Антуан. – Убил и убил, право имеешь, все мы смерти заслуживаем. Я это четко там наверху понял. А вот зачем ты меня воскресил? Как же я теперь жить здесь смогу после всего, что я увидел там, после того, что понял… Я не смогу, Господи, нет я не… у-у-у-у…

Антуан снова завыл. Глаза его в буквальном смысле начали отгораживаться, они выцветали и стали покрываться прозрачной пленкой, вроде бы как ледяной. Алик испугался, но сразу же, вспомнив, что он бог как-никак, разозлился и заорал:

– Это кто здесь со мной шутки вздумал шутить?! Я здесь бог, поняли вы все?! Сказал воскреснуть – значит, воскреснуть! И точка. Повелеваю, Антуан, восстань из мертвых и стань нормальным человеком, живым, как до смерти. И чтобы без фокусов мне.

Пленка с глаз Антуана тут же исчезла. Выглядеть он стал почти нормально, если не считать дымящихся волос и одежды.

– Ну и что ж ты понял? – спросил Алик. – Повелеваю, отвечай.

И он ответил, не хотелось ему говорить, а ответил:

– Все понял, Господи. Все и сразу. Бегал, суетился, жадничал, хитрил, выгадывал, а зачем, для чего? Вся жизнь моя оказалось не о том. Одни упущенные возможности и потраченное на ерунду время. Все не так. И главное, это же я сам в унитаз себя спустил по кусочкам. И обвинить некого и исправить нельзя. Подвел я себя и еще кого-то, кто так на меня надеялся. А я не смог. И так мне больно стало и обидно, что не могу словами сказать как. Нет таких слов. Чистая боль, без примесей, тоска и безнадежность. Ничтожеством я себя почувствовал, потому что понял, проживи я еще хоть тысячу жизней, все равно не смог бы справиться. Захлестнуло бы меня опять. Слабак я. И захотелось мне забыть все, исчезнуть, раствориться. Только бы не знать этого про себя. Но исчезнуть не получалось. Так и летел я через космос – бесплотный луч боли и стыда. И казалось, никогда эта мука не закончится. Миллионы лет прошли, казалось. Но спасибо тебе, Господи, помиловал ты меня. И врезался я во что-то большое. И путь мой закончился. Не исчез я, нет. Просто перемешался с чем-то. Влился куда-то и забыл себя навсегда. Напоследок мысль мелькнула, что польза от меня все же была и что я прощен. И я успокоился. И все забыл. А потом ты меня воскресил, и я все вспомнил. И снова мне стало жутко и тоскливо. Это как помилование после пожизненного срока получить, выйти за ворота тюрьмы, вдохнуть пару раз воздух свободы и снова в тюрьме оказаться, уже без права помилования, навсегда.