Крестьянин и тинейджер - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Дмитриев cтр.№ 109

— Врешь.

— Можете шрам потрогать. — Гера головой боднул для убедительности.

Поочередно пусть не все, но повставали; подходили, трогали шрам; кто-то похлопал Геру по плечу; дым задрожал от хохота. Не все расхохотались, но развеселились все. Худому в углу подали руку и, дружелюбно потянув, помогли встать с пола. Кто-то из тех, кто не вставал из-за стола и шрам не трогал, поманил Геру округлым жестом:

— А ты чего там встал, как неродной? Давай к столу. А ну-ка, похудели и подвинулись!

Подвинулись, и Гера сел. Сжали железными и влажными предплечьями. Снова налили, положили на бумажную тарелку перед ним два шматка обугленного мяса. Шашлык был жестким. Гера из вежливости помял его зубами; есть не стал, а водки выпил. Ему еще налили. Курили, пили без тостов, ни о чем не говорили, похоже, и не зная, о чем еще говорить. Но и зачем молчать, не знали. Кто-то запел, подначивая остальных, старую песню о том, что если песню запевать, то лучше хором, но понят не был и поддержан не был. Бросил петь; сказал с усмешкой:

— Сломал ты нам весь кайф, даже и песня не идет.

— Да хватит вам уже, — отозвался худой, снял обиженно очки и отвернулся к окну, выставив всем голую худую спину.

— И верно, хватит, — согласился тот, кто пригласил Геру за стол.

— Побежденному — прощение, — смело сказал уже и захмелевший Гера, все ж пояснив: — Это не я сказал. Это Суворов так говорил.

— Великий русский полководец? — с надеждой обернувшись к Гере, спросил худой, и Гера подтвердил:

— Великий русский полководец.

— Суворов бы тебя повесил, — не унимался тот, у кого не задалась песня. — Сорвать охоту, кайф сломать товарищам — это теперь времена кисейные; Суворов бы тебя повесил перед строем.

Гера почувствовал себя обиженным. Огляделся в дыму, вспомнил, что он среди чужих, решил было промолчать, но выпитая водка промолчать не помогла.

— Нет, никогда. Никогда, — проговорил Гера угрюмо. — Он никого не вешал, не расстреливал и не приказывал казнить. Он даже мародеров не казнил.

— Про мародеров все понятно, такое было время, — примирительно отозвался тот, у кого не задалась песня, и Гера, чьи глаза уже привыкли к дыму, впервые разглядел его усы, свисающие ниже подбородка. — Взяли город, взяли крепость — три дня на разграбление, закон. Такое было время. Право силы. Тогда их не за что было казнить.

Гера угрюмо возразил:

— И никаких трех дней, и никакого права силы, и мародеров он наказывал сурово. Но не казнил. Он не казнил никого. Он сам об этом говорил в одном письме к своему одному другу, перед самой своей смертью. — Примолкнув, Гера огляделся. На него глядели исподлобья с любопытством, но больше с вежливым, насмешливым, нетерпеливым ожиданием, давая тем понять, что разговор этот — не в жилу и не в настроение. Он все-таки решил закончить и продекламировал по памяти, ни на кого уже не глядя и опустив глаза в пустой стаканчик: — …я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего; во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от моей руки…

Гера поднял глаза, всех уже молча оглядел и не нашел ни одного встречного взгляда. Никто не смотрел в его сторону, словно стыдясь его или к своему стыду не зная, что сказать ему в ответ. Вспыхивал огонек зажигалки, всхлипывала в тишине водка, падая на дно стакана, тяжелая ночная бабочка снаружи билась в закрытое окно.

Молчание нарушил вислоусый: прокашлялся, присвистнул и попросил своего лысого и круглолицего соседа открыть еще баночку шпрот. Тот открывать шпроты не спешил. Заговорил, обращаясь будто и не к Гере, и ни к кому, — так, к самому себе:

— Ну ты подумай, наш Суворов не трогал даже насекомых. Вшей не давил, с тараканов и червей сдувал пылинки. Не фельдмаршал, а кукла Барби.

Смех начал набухать, уже готов был брызнуть, и Гера поспешил ответить так, чтобы над ним не вздумали смеяться — высокомерно, громко и с нажимом:

— А вот не надо пересмеивать и передергивать не надо. О насекомом — это в переносном смысле, в смысле: слабых и маленьких людей не обижал. Он был фельдмаршал, даже и генералиссимус, но был таким, каким я вам сказал… Идет на штурм, к примеру, Прагу штурмовать, — какой он отдает приказ?..

— Что, мы тогда и чехов били? — встрял вислоусый, и Гера, прежде чем продолжить, недовольно пояснил:

— Не та, не та Прага; я о варшавской Праге говорю; так называется один варшавский пригород… Какой он отдает приказ Азовскому полку, идущему на штурм? — Гера прикрыл глаза и продекламировал по памяти, старательно выделяя каждое слово: — В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить, безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолеток не трогать… — Гера отрыл глаза, и тут счел честным уточнить: — Там, правда, по-другому вышло, потом там худо вышло, солдаты озверели, поубивали пленных, их командиры не могли остановить три дня, ужасно вышло, но об этом — после… Да, он всегда, он с самого начала был таким. — Гера повысил голос и говорил уже взахлеб и очень быстро, опасаясь, что его вдруг перебьют. — Он сразу был таким, когда еще полком командовал. Да в той же Польше! Воевал против Пулавского — там был такой Пулавский, очень храбрый, он очень уважал Пулавского и даже табакерку подарил… Загнал он батальон Пулавского в болото. Поляки тонут. Что Суворов?.. Приказал их всех спасать и всех их из болота вытащил.

— А как же: пуля-дура? бей-беги? руби-коли? Разве он так не говорил? — послышалось с одной из табуреток, и Гера, поискав глазами у стены, встретил там пристальный, тяжелый взгляд сгорбленного человека с сивым ежиком волос, с погасшей сигаретой в середине рта.

— Что вы имеете в виду конкретно? — спросил Гера, опасаясь быть язвительным, а все же вышло у него и приторно, и неприятно.

— Что я имею? — с угрозой отозвался ежик; вынул сигарету изо рта, чтоб больше не мешала, и обратился ко всем сразу: — Чего тут непонятного, что я имею?

— Наш Влад Сергеевич хотел тебе сказать, — пояснил Гере вислоусый, — что он, то есть Суворов, не для того шел воевать, чтобы табакерки дарить, а для того…

— Я сам скажу, чего хотел сказать, — перебил его Влад Сергеевич, зажег от спички потухшую сигарету и, выпуская дым, с прищуром глядя сквозь него Гере в глаза, сказал: — Я с тобой в принципе согласен. Я за слезу ребенка удавлю, плеть. Но ты и нас послушай. Высоких слов о долге защищать отечество — сейчас не будем, мы тут не в подходящем месте, хотя и забывать о них не будем; но, на секундочку, не будем забывать, что говорит нам современная наука. Наука говорит, что армия существует для того, чтобы убивать людей и портить их имущество, а совсем не для того, чтобы всяких мудаков за волосы, еще и с лошадьми, из болот вытаскивать.

— Не так, — осторожно перебил вислоусый, и Влад Сергеевич устало удивился:

— Чего еще не так?

— Не так наука говорит. Она говорит: портить имущество и убивать людей. То есть сперва портить имущество, потом убивать. Всегда важна последовательность.