Я объяснил, что собрался лететь в Вашингтон закончить свои исследования в Библиотеке Конгресса.
– Прекрасно, – одобрила она, словно я заговорил о поездке в Диснейленд, отложила ручку и опустила руки на лежащий на коленях ежедневник. Ладони были почти такими же большими и квадратными, как страницы.
– А что по этому поводу говорит доктор Пател?
Мой уклончивый ответ заставил ее поджать губы.
– Надеюсь, вас кто-то будет сопровождать?
Я ответил, что было бы неблагоразумно лететь в одиночку, тем самым избежав прямой лжи.
– Ваша сестра… Патрисия, верно?
Я объяснил, что она звонит мне каждый день. Так оно и было. Я постоянно оттягивал ее приезд, но, возможно, сдамся, перед тем как лететь в Штаты.
...
22 февраля 1998 года
Изучил ли я собственные мотивации? Возможно, недостаточно. Разве не волнительно выполнять тайную операцию, вместо того чтобы проводить последние дни погребенным под грудой книг? Мою заключительную операцию, с тех пор как в юности я был переведен из МИДа в Интеллиджент Сервис.
Я воспользовался скромной маскировкой (бородка и очки, и то и другое – мои собственные) на Ресифи, пока ждал подходящего момента. В городе было полно папарацци, и, вполне возможно, кто-то мог узнать во мне бывшего личного секретаря.
С одним я столкнулся на причале, когда нанимал шлюпку. Не будь я уже мокрым как мышь (солнце просто жарило), наверное, весь бы покрылся потом. Первой мыслью было, что если я узнал его, значит, и он узнает меня (совсем, как ребенок, уверенный, что если он закроет лицо, то станет невидимым).
Но в этот момент включилась моя выучка. Я не мог уйти, не выяснив, существовала ли хоть какая-то возможность, что меня разоблачили.
Я подошел к нему и показал на камеру:
– В соседней бухте пеликан кормит птенцов. Полагаю, вам это интересно. Вы снимаете животных?
Он быстро оглядел мою рубашку с гавайским рисунком, голые коленки… увидел перед собой бородатого, очкастого орнитолога, не интересующегося человечеством.
– Нет, приятель. Поболтайтесь тут немного и найдете нечто более волнующее.
Я рассказал Лидии об этом маленьком приключении. Она способная ученица. Любо-дорого было поглядеть, как она показала журнал своему пластическому хирургу. Думаю, с ней все будет хорошо.
...
23 февраля 1998 года
Книга не идет. Вчера я прочитал первые три главы и поморщился от шаблонных фраз.
Мне все равно. Мое наследие – не то, что покоится между обложками книги. ОНА живет в этом мире, и я вполне могу этим довольствоваться. Я все сделал правильно. По крайней мере мне так кажется.
Что она будет делать?
Мы обсуждали возможные области работы.
– Я ни на что не гожусь, – пожаловалась она.
Я категорически не согласился и попросил вспомнить обо всем накопленном опыте, о всех приобретенных умениях, о всех природных талантах.
С финансовой точки зрения (я разработал бюджеты, и она действительно слушала, когда я все объяснял) ей не придется работать долгое время, но я полагал, что работа поможет ей адаптироваться. Без нее Лидия начала бы растравлять свои раны, впала бы в очередную одержимость или просто умерла от скуки.
Мальчики… я собирался писать о них и отвлекся. Они были главной причиной.
Я увижу ее менее чем через две недели. Мои вещи уже собраны.
...
24 февраля 1998 года
Этот день я опять провел у окна. Размышляя. Вспоминая давно прошедшие времена. Сцены из своего детства… Школа, прогулки по саду, рождественские праздники, выложенные голубыми изразцами стены анкарского консульства, обед из паштета с хлебом в Провансе вместе с Гейл в наш первый отпуск.
Смешно, как всякие мелочи долго сохраняются в памяти! Ничего не значащие, не имеющие формы и смысла, и все же это жизнь!
* * *
Мальчики. Как может любая мать покинуть своих детей? А она преданная мать. Нет. Не игра на камеру. Хотя иногда приходилось изображать веселую добрую мать в кругу семьи. А муж по сравнению с ней выглядел таким чопорным!
Она страшилась самой мысли потерять их.
– Лоуренс, неужели вы не понимаете, что происходит? Они стараются разлучить меня и мальчиков.
В первое Рождество после официального разъезда ей пришлось оставить мальчиков в Сандрингеме. Она провела праздники одна в Кенсингтонском дворце.
– Они дали знать, когда я могу забрать мальчиков, а когда не могу. Словно они не мои дети, а собственность короны.
И она, по-своему, была права.
– Сначала они отняли мой титул, теперь пытаются забрать мальчиков.
...
25 февраля 1998 года
Вполне естественно, что проблемы росли. Мальчики разрывались между отцом и матерью. Думаю, они стыдились признать, как любили проводить время в Балморале с отцом и бабушкой (место, которое ненавидела их мать), вдали от гламура, мишуры и щелканья камер. Они обожали мать, но уже чувствовали себя с ней неловко из-за ее поведения. Особенно старший.
Когда она подъехала к школе, чтобы сообщить, что телевизионное интервью, которое она втайне записала, вот-вот покажут в эфире, старший встретил ее в штыки. Она позвонила мне и сказала:
– Он с такой злобой на меня смотрел. Я думала: мой сын ненавидит меня. Этого я не вынесу.
Час спустя она перезвонила. Они поговорили по телефону, и все опять было лучше некуда. Но подобные эпизоды продолжали накапливаться. Появилась «Книга откровений», как она ее называла, инфернальная биография, которую она втайне помогала писать. Скандал следовал за скандалом, связи с женатыми мужчинами, обвинения в телефонном преследовании, нападения на фотографов, сеансы психотерапии у очередного шарлатана, брифинги для таблоидных репортеров, факты, отрицаемые, а потом вылезающие на свет божий вместе со слухами, фотографиями и обвинениями, расходившимися по всей стране. Старший сын был уже достаточно взрослым, да и его брат подрастал, и мальчики чувствовали себя незаслуженно опозоренными.
Она хотела остановиться, но не могла. И катилась под откос все быстрее, хотя опасалась, что это вредит им, да так, что никто не сможет их защитить. И стыдилась того, что она все больше впадает в нездоровую зависимость от сыновей, особенно старшего, которому стала звонить по пять-шесть раз в день.
Все то же самое стремление завладеть ими полностью и безоговорочно, которое отпугивало ее любовников. По ее собственному признанию, она звонила им по двадцать раз в сутки. В ее мозгу не было доказательства любви, которое можно было считать достаточным и неоспоримым.