Кысь - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Толстая cтр.№ 40

Вот уж как Бенедикт Октябрьский Выходной терпеть не мог, – да и кто ж его любит, разве мурза какой, и то по должности, – но все ж какое-никакое, а развлечение было, и на людей посмотреть, и, глядишь, из Склада чего выдадут. Да теперь это нам без надобности. Вот в природе маета, и в голове маета. Заняться – ну нечем. Как бы сказать, скука.

Вот слоняешься по дому, слоняешься, слоняешься; развлечения себе ищешь. Вот палец послюнишь, к стенке приложишь и ведешь по стенке-то. Ведешь, ведешь, всю горницу обведешь, али пока слюна не высохнет, тогда опять палец послюнишь и опять ведешь.

Ну что еще? На корточки сядешь, локти в коленки упрешь, подбородок кулаками подопрешь и качаешься: взад-вперед. Взад-вперед.

А то нижнюю губу выпятишь и пальцем по ней дрынькаешь, а она вроде как хлопает: звук такой смешной, шлеп-шлеп.

Или сидишь себе на тубарете али на лавке, качаешься, язык высунешь, один глаз зажмуришь, другой вбок скосишь и язык рассматриваешь. Кусок носа виден да языка кончик. Но мутно.

А то еще: пальцами глаза оттянуть вбок и смотреть, что получается; а то и получается, что все, что видишь, эдак перекашивается.

Можно голову между коленок свесить, чтоб до пола, и ждать, пока кровь прильет. Зашумит в голове, затуманится; в ушах гул и стукота.

Можно еще что делать: пальцы переплетать. С одной руки палец да с другой руки палец, потом опять с первой, потом опять со второй; а как все пальцы выйдут, дак руки-то и вывернуть. Или просто: пальцы расставишь и пошевеливаешь туда-сюда. Это на руках. А если на ногах попробовать – так плохо выйдет: судорога ступню сводит. Вот так попробуешь и дивишься, отчего бы это: на руках так, а на ногах эдак? А знать, оттого, что руки – это руки, а ноги – это уж ноги. Должно быть, так. Не иначе.

Или просто ногти рассматриваешь.

А видений никаких не видишь; как-то они ушли, виденья-то. А жалко. Вот прежде Оленька виделась: бусы там, ямочки, ленточка. А теперь – что ж? Теперь вон она, Оленька. Тут, под боком. Ямочки – дак у нее по всему тулову ямочки. Такие ямочки – палец сунь, дак полпальца провалится. Пожалуйста. Суй. Не возбраняется. Даже, сказать, приветствуется:

– Шалун!.. Что за нетерпеж...

А только раньше вроде как бы мерцание от нее было. Вроде бы тайна какая. А теперь вот она сидит на тубарете, личико густо сметаной обмазала – чтоб белее было; а только вид страшенный от этой сметаны. Волоса чешет:

– Ну-к, глянь, Бенедикт. Чего это у меня тут? Никак колтун?

Раньше ни про какие колтуны речи не было: коса до пят, и все дела. Но теперь ей косу не полагается, Оленьке: как есть она замужняя голубушка, у ней на голове должен быть прибор бабский. А уж возня с этим прибором – не приведи господь. Вот она волоса на пряди разделит, водой намочит али ржавью и давай на деревянные колобашки накручивать. Всю голову обкрутит, ходит колышется, и колобашки эти целый день друг об дружку постукивают. Кудри ей, вишь, надо. И лицо обмазано: ну чистая гарпия.

– Ты зачем это на себя навертела-то?

– А как же? Для красоты. Для тебя же стараюсь.

Бухнется на лежанку:

– Поди сюды, Бенедикт, любиться будем!

– Да хватит уже, сколько можно.

– Поди, поди, не разговаривай.

– Да я ослаб что-то. Переел малость.

– Не выдумывай, ты с утра еще не емши.

– Да ты царапаться будешь.

– Какой царапаться!.. Не выдумывай.

– Да у тебя морда в сметане.

– Вот у тебя вечно предлоги! Несчастная моя жи-и-ись!

И завоет. Но потом перестанет.

– Бенедикт! Поди сюды. Чего это у меня вон тут чешется? Да во-он, вон тут. Вскочило чего?..

– Ничего не вскочило.

– Нет, ты плохо смотришь. Лучше смотри! Свербит чего-то.

– Да нету ничего.

– А чего же свербит-то? Не чирей ли?

– Нет.

– Волдырь, может? Не припухло?

– Нет.

– Может, покраснело?

– Нет, нет!

– А чего же тогда? Вот чешется-чешется, а потом как дернет!.. А вот тут? Бенедикт! Не отвлекайся! Вон тут – нет, дальше! Между лопатками!

– Ничего нету!

– Чешуя, может?

– Нет!

– Перхоть, что ли, нападала? – саднит. Обтряхни с меня.

– Чисто все! Не выдумывай!

– Веснушками, может, обсыпало?

– Нет!!!

– Дак, может, прыщ какой али бородавка! Вот так выскочит – да и помрешь!

– Чистая, говорю, спина! Все мерещится!

– Конечно, раз я страдаю, а не ты, так тебе и все равно! А у меня вот тут под мышкой ломит, Бенедикт!

– Поломит и перестанет.

– Вот другой бы пожалел!.. Вот если я так руку подниму и вот так поверну, сразу ломит! А если я вот так нагнусь, а ногу-то вот так поставлю, у меня немедля в боку колотье, ну-к, погляди, чего у меня в боку-то, мне не видать!..

...Вот однажды и стукнуло: книжку бы. Завалиться бы сейчас на лежанку с книжкой! На дворе снег бесшумно падает, в печи дровешки потрескивают – самое оно: с книжкой на лежанку. Рядом на тубарете миску с огнецами поставить али еще чего вкусного, чтоб за щеку сунуть, и – туда... В книжку... Вот у нас, скажем, зима, а там – лето. У нас день, а там – вечер. И распишут тебе, и разукрасят, что за лето, да что за вечер, да кто куда пошел, да чего на нем надето-накручено, да на какой, может, скамейке над рекой кто присемши, да кого ждет – а мил-дружка, не иначе, – да какие птицы сверху поют, да как солнце садится, да мошки толкутся... И чего из-за реки слыхать, какую песню. И все напишут: как в кустах шуркнет, – мил-дружок на свиданье пришел, – да чего промеж ними сказано, да о чем сговорено... Али кто ладью большую построил и на Море-окиян ее спустил, и сколько народу в ту ладью набилося, да куда плыть хотят, и какое у той ладьи устройство, – все распишут. И как они плывут да меж собой перелаялись, и у кого на сердце против других накипело, как он чернее тучи стал да думу думает... А другие дозналися да говорят: ай, что ж он на нас смотрит, как все равно пес, будет нам от него вред, а ссадим его на остров...

Вот читаешь, губами шевелишь, слова разбираешь, и вроде ты сразу в двух местах обретаешься: сам сидишь али лежишь, ноги подогнувши, рукой в миске шаришь, а сам другие миры видишь, далекие али вовсе небывшие, а все равно как живые. Бежишь, али плывешь, али в санях скачешь: спасаешься от кого али сам напасть задумал, – сердце колотится, жизнь летит, и ведь чудеса: сколько книжек, столько и жизней разных проживешь! Как все равно оборотень какой: то ты мужик, а то вдруг раз! – и баба, а то старик, а то дитя малое, а то целый отряд, что в дозоре сидит, а то просто незнам что. А если правда это, что не сам Федор Кузьмич, слава ему, все эти книги сочинил, так и что с того? Знать, другие Федоры Кузьмичи, древние люди, сидели, писали, виденья видели, оно и пусть.