Изюм - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Толстая cтр.№ 19

Лениных, собственно, было двое: один покрупнее, плакатно-красивый, другой — мелкий, щуплый, с отработанным прищуром. В компании с ними работали Ельцин, все время загибающий два лишних пальца, и Горбачев, больше похожий на Берию. В нескольких метрах от лидеров женщина в мохеровой шапке торговала дипломами о высшем образовании.

«С вами побеседовать можно, Владимиры Ильичи?» — спросила я.- «По двадцатке ему и мне», — бойко отозвался красавец вождь мирового пролетариата и, вскочив на скамейку, зычно крикнул: «В пионеры, комсомольцы принимаю!» «Скамейка-то ваша?» — «С собой ношу».- «Как там ваша Наденька?» — «Чудно». «Как Инесса Арманд?» — «Прекрасно». — «Как революционная ситуация, на ваш взгляд?» — «Коммунизм во всем мире — неизбежен», — учтиво ответил Ильич и отбежал фотографироваться.

Я ринулась за ним, меня оттолкнул Горбачев: «Отойдите, вы же мешаете!.. Люди деньги платили!..» — «Я тоже платила!» — «Она платила, — успокоил покойник корыстного Горбачева. — ...Коммунизм неизбежен, — повторил Ильич, — и я, знаете, в это верю, — вам это покажется странным, но я говорю совершенно искренне. Мой отец тоже был коммунист... — он опять отбежал, сфотографировался и продолжал: — ...и я унаследовал веру, знаете, в светлое будущее человечества, и мой патриотизм, так сказать, с годами только растет и сейчас практически объемлет весь глобус, можете называть это космополитизмом... — он отбежал, приветствовал толпу, сфотографировался и вернулся — ...Можете называть космополитизмом... — Он проследил за моим взглядом. — Да, я понимаю, что вас это смущает — деньги, — но поверьте, я себе говорю так: давая мне деньги, люди дают на все хорошее, светлое, понимаете? В этом я вижу высший смысл...» — «Много дают-то?» — «Делиться приходится...». — «Ну все-таки?» — «Две квартиры построил... — потупился Владимир Ильич. — Одна на Урале, одна в Москве...» — «А как вам тот, второй, не мешает?» В уголку, руки глубоко в карманах, щурился щуплый злой ильичок. «М-м-м... Сначала, конечно, я был недоволен... Но потом разделили сферы влияния... Он человек сложный. Пьет, знаете. Часто в отключке. Вот вчера на свадьбе пьянствовал, сегодня все падает...» «Владимир Ильич!» — крикнул обеспокоенный Горбачев. Ленин побежал фотографироваться. Я подошла ко второму Ильичу, прищуренному. «Чего?!» — злобно спросил он.- «Хочу поговорить о мировой революции». — «Ага. А ничего я вам говорить не буду. Я настоящий! А он — клоун. Позорит...» От мелкого Ленина пахло плохим одеколоном. Из жилетного кармашка свешивалась детская золотая цепь, на пальце блестело стекло в двадцать пять карат. Галстуки у обоих были, кстати, одинаковые — черные в белый горошек, стиль британского парламента. «Чем же он вас позорит?» — «Не меня, Ленина позорит. Я верю, а он... Сволочь он, его и с Арбата выгнали, а вы его слушаете... А я за идеи сидел!» — «Вы вчера на свадьбе наклюкались», — грубо напомнила я.- — «Ну и что? Я сахаровец! Я за сахаровские идеи сидел!» — «Сколько сидели?» — «Неважно!» — «Когда?» «Неважно!» — «Где?» — «Неважно!!! Меня все знают! Меня даже бандиты приглашают, вот так вот!» Я стала совать ему голландские деньги. «Не надо мне ваших денег! Я за идею!..»

Тут снова освободился первый Ленин, и я оставила идейного сахаровца безо всякого сожаления. «А давно ли вы, — вернулась я к разговору, — и почему?..» — «Я, знаете, в пионерском лагере инструктором работал, — рассказывал словоохотливый вождь. — И вот работаю-работаю, и замечаю: нравится мне людьми-то руководить. Получается, знаете. И вот так работаю, год за годом, и чувствую: а что! Могу ведь и большее! И вот как-то так, знаете, одно, другое, потом вот грим этот, и пошло, и пошло, — не сразу, конечно, года два я вроде как стеснялся, — ну, готовился, конечно, труды читал, то-се, там... а последние два года работаю, сливаясь с образом... уже не знаю, где он, а где я...» — «Слушайте, Владимир Ильич, — сказала я, внезапно для себя самой проникаясь, — невозможно было не проникнуться, смотря в его вдохновенное лицо, хоть и загримированное, но все же омерзительно значительное, — слушайте, скажите мне, ведь вы нее здесь завсегдатай, — а вот там наверху Ваня, мальчик, маленький, на аккордеоне играет, — он что, совсем-совсем ненастоящий? он миллионер или как?- послушайте, ведь я понимаю, что он подсадная утка, что он все врет, что там мощная мафия, но все-таки: ведь он талантливый, его используют... ну вот по-честному, как вы считаете: это совсем обман или что-то в этом есть?»

Роб и Биллем давно скучали, подпирая стенку, по-европейски терпеливо пережидая мой разговор с вождем мирового пролетариата, пусть фальшивым насквозь, но ведь должна же я была поговорить с кем-то за этот день, пусть ряженым, но человеком, — а мне в этом Ленине почудилось человеческое начало, Бог знает почему!.. — «Не знаю, — сказал вождь задумчиво — Но знаете что? Мне жена рассказывала. Там старуха наверху ходит, хлебушка просит, жалостно так. А у этой старухи — мерседес. Она от скуки просит. Ее спрашивали: чего ты-то побираешься? — а она: да мне просто скучно, надоело все, вечером делать нечего! — а сама на мерседесе ездит... Да... А еще инвалид там в переходе, на коляске, видели? — ну вот... я сам свидетель... милиция или кто-то там на него наехал, так этот безногий инвалид костыли отбросил, да как побежит на обеих ногах! Вот вам и инвалид!.. Тут все... сплошное притворство». — И засмеялся довольно.

Я с сомнением посмотрела в честное лицо вождя. «А вы сами?» — «А что я? Я Ленин».- «Послушайте! Вот в пятистах метрах от вас, тоже на глубине трех метров под землей, лежит труп вашего прототипа,- черт его знает, что от него настоящего осталось, может быть, ничего, полведра желе, неважно. Туда анпиловцы ходят, почитают, с флагами. Как это вам?» — «Я как-то не думал»,признался Ильич. — «А если к вам придут и предложат быть диктатором — вы согласитесь?» — «Соглашусь», — шепнул он. — «Правда?» — «Я готов,- зашептал он еще тише. — Знаете, это — как бы вам сказать? — вот если вода поднимается все выше, выше, затопляет континенты, потом острова там всякие... — понимаете? —вот так и я; сначала у меня патриотизм только на нашу страну распространялся, а потом... а теперь уже на весь земной шар распространился, вы меня понимаете или нет?» — «А вы можете сказать, что ваша маска — ведь это же маска!- что она к вам приросла?» — «Могу. Могу. Я иначе чувствую теперь... На людей иначе смотрю. Жалость во мне какая-то проснулась, —понимаете вы это? Чили, Аргентина... Германия... Америка — я чувствую, что я ими могу управлять, понимаете? Я уже могу... Я готов... Пусть только позовут...»

Тут подошел Горбачев, уже в гражданском — пальто, вязаная шапочка, — никакой, ничем не особенный, неразличимый в толпе, такой как все.- «Анатолий Иваныч, пора и по домам. Отдыхать-то надо?» — «Да-да,- встрепенулся Ленин. — Иду. Щас. ...Да, так вот: жалость чувствую. Какую-то любовь к людям Чили, Аргентины, Германии...» — «Жалость? Но этот ваш, Ленин-то, был жестокий! — глупо закричала я, забыв о Виллеме и Робе, которые тупо, не понимая ни слова, снимали наши проклятые российские вопросы, пусть и в цирковом варианте, на видеокамеру. — Жалость!.. Он, например, пишет: “мало расстреливаем профессуры”, Ленин ваш!- это вам как?» — «Первый раз слышу, — то ли притворно, то ли взаправду удивился Владимир Ильич. — Ничего такого не знаю. Разве?» Он словно бы даже огорчился.