Алая нить - читать онлайн книгу. Автор: Лариса Райт cтр.№ 34

Матадор оборачивается к быку, и Лоле чудится, будто сама черная смерть поджидает ее на середине арены.

– Что ж, посмотрим, кто кого, – сжав зубы, цедит Лола, разворачивая мулету.

«Десять минут, десять минут, Долорес!» – звучит в ушах голос сеньора Риверы.

– Знаю, папа. Не подведу! – Она приближается к быку, выбрасывает вперед мулету и, когда противник срывается с места, выбрасывает вперед ногу, разбивая его прямое движение. Бык проносится далеко вперед и разворачивается, а Лола, не сходя с места, заставляет его вернуться и полностью пройти под низко опущенным красным плащом. Обязательная программа исполнена, джентельменский набор продемонстрирован, зрители обсуждают безупречно проведенный pase de pecho [86] , а матадор уже поражает их воображение одним trinchera [87] за другим, подчиняя себе быка, подготавливая его и себя к решающему удару.

Сегодня Лола не собирается убивать благородного противника, не может заставить себя относиться к яростной черной туче с уважением. Она намерена заколоть шпагой, поразить в самое сердце ту, что безжалостно и безвозвратно забирает у нее самого близкого человека.

Трибуны ликующе скандируют ее имя. Председатель торжественно вручает Лоле трофеи. Женщина всматривается в мертвенно-бледное лицо отца. Она выиграла бой со смертью – и проиграла его.

– Что будем делать, Лола? – спрашивает ее бухгалтер школы. – Твое имя может обеспечить хороший набор.

– Я могу обеспечить лишь количество слушателей, а им нужны хорошие знания. Это заведение по-прежнему должно носить имя отца. Пепе Бальенте – вот гарантия качества. Найми лучших учителей, и пусть все идет так, как идет. Выплывем – слава богу, нет – значит, нет.

– А как же ты, Лола? Тридцать три – почти преклонный возраст для матадора. Еще лет пять, максимум десять, а дальше?

– Вот и поговорим лет через десять, а пока мне есть чем заняться. – Она выкладывает на стол приглашения: ее ждут Бадахос, Альхесирас, Памплона; зовут Малага, Альмерия, Бильбао, жаждут видеть в Логроньо, Вальядолиде и Мурсии.

– Ох, Лола, лет через десять может быть поздно для всего остального, – укоряет бухгалтер. Он был близким другом сеньора Риверы и, конечно, свидетелем всех его переживаний.

– Со всем остальным я завязала.

– Как знаешь, Лола, как знаешь…

– Я просто не могу сейчас остаться в Мадриде, понимаете? Не могу каждый день приходить сюда и видеть все эти вещи в кабинете отца. Не могу возвращаться домой и слушать гнетущую тишину. Мне необходимо уехать и жить прежней жизнью. Так, будто все осталось по-старому.

– По-старому уже никогда не будет, Лола. Пепе не вернешь, а тебе нужен кто-то близкий, кого не встретишь на арене.

– У меня есть публика.

– Нет любви мимолетнее, чем любовь толпы. Кому, как не тебе, этого не знать. Сегодня ты кумир, а завтра о тебе никто и не помнит.

– Коррида – единственное, что у меня осталось. И пока она не отказалась от меня, я не предам ее.

– Что бы такое сотворить этим несчастным быкам, чтобы ты наконец оставила их в покое?! – в сердцах восклицает пожилой мужчина.

– Убить.

– Воскресить я не способна. Могу лишь попытаться спасти.

Катарина отстраняет женщину сочувственным, но уверенным движением и, не оборачиваясь, уходит в приемное отделение.

Оглядываться незачем. К сожалению, она прекрасно знает все, что происходит за ее спиной: закрытое руками лицо, сгорбленные, трясущиеся плечи, объятия убитых горем родственников. Человеческие трагедии – обычная иллюстрация жизни практикующего хирурга. Та самая иллюстрация, привыкнуть к которой до конца невозможно. Катарина и не пытается, но старается отстраниться от навязчивого дыхания смерти, заглянувшей в операционную. Ее главное правило – ничего не спрашивать об умершем пациенте: где жил, чем занимался, кого любил. В больнице она для того, чтобы работать, чтобы думать о тех, кто нуждается в ее помощи, а не для того, чтобы сокрушаться о прерванной судьбе тех, кого она не в состоянии вернуть.

Конечно, так было не всегда. За годы практики Катарина обросла черствой коркой. Она и раньше понимала: есть вещи, с которыми она не захочет и не сможет смириться, поэтому она режет взрослых и никогда не дежурит за коллег в детском отделении. Она старается избегать смен в приемном покое. Ее график заполнен плановыми операциями, а нештатные ситуации – удел ординаторов. Этого Катарина в свое время нахлебалась сполна. На ее счету – молодой наркоман, упавший грудной клеткой на металлический штырь со второго этажа, сбитая машиной беременная женщина и ее неродившийся младенец, сорокалетний отец семейства, изувеченный в пьяной драке, еще несколько таких же «счастливчиков» и, наконец, сегодняшний любитель прогулок по крышам. Катарина никогда не была жестокой или бесстрастной, но ее научили зашторивать душу от переживаний.

Тот разговор она помнит в мельчайших подробностях и по сей день.

– Иначе нельзя, Катарина. Перестань сокрушаться, а не то из хирургического угодишь прямиком в неврологию, а там и до психиатрии недалеко, – говорит профессор Виллебранд, заставший ее у стекла операционной, откуда еще не убрали тело погибшего наркомана.

– Но он такой молодой! – Катарине тридцать, и двадцатилетний мальчишка, в мгновение обрубивший свою жизнь, кажется ей сущим младенцем. – Я должна была его спасти!

– Ты возомнила себя Богом? – строго спрашивает светило хирургии. Он – заведующий отделением, и перед ним робеют все ординаторы, в том числе Катарина.

– Нет, конечно, но…

– Никаких «но»!

– Понимаете, я просто думаю, возможно, я что-то сделала не так. Может, у него был шанс, а я им не воспользовалась.

– Шанс у него был. Только не воспользовался им он сам. Шанс не брать в руки шприц.

– И все же это несправедливо! Единственный сын! Несчастная мать!

– В мире столько несправедливости, Катарина… Ты решила спасать людей, но это вовсе не значит, что ты обязана вытащить с того света каждого. Кто тебе рассказал о его семье?

– Мать и рассказала. Хватала меня за руки в приемном покое и кричала: «Умоляю, спасите его! У меня больше никого нет!»

– И что ты ответила?

– Что-то вроде: «Успокойтесь. Я постараюсь».

– Дай мне это! – Профессор сердито забирает у нее историю, в которой записаны все показатели умершего пациента, быстро пробегает глазами листы. – Повторяю тебе, Катарина! Ты не Бог! Воскресить ты не способна, можешь лишь попытаться спасти. Что ты и сделала. И на этом необходимо остановиться. Нельзя пережевывать, переживать в себе каждую рабочую потерю, иначе ты не хирург. А если ты не хирург, то знаешь, что это значит?