Повесть о двух головах, или Провинциальные записки - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Бару cтр.№ 67

Надо сказать, что почти все музеи имеют в составе своих экспозиций коллекции городецкого почетного гражданина Николая Федоровича Полякова. В музее Дом графини Паниной – это существенная часть коллекции часов, в музее пряников – это редкие пряничные доски, в краеведческом музее представлена его коллекция старинных сабель, утюгов, палашей и кинжалов, а в отделе природы края – чучела медведей, поскольку Николай Федорович – заядлый охотник. Что же до самоваров, то все самовары этого музея принадлежат Полякову. На самом деле его коллекция почти в два раза больше – просто особняк для нее маловат. Есть обширная коллекция монет, и она тоже принадлежит маркизу Караба… Вот как найдут для нее место – так сразу и выставят. Николай Федорович не олигарх. У него нет ни заводов, ни пароходов, ни нефтяных месторождений. Он бывший глава налогового управления Нижегородской области. В начале своей карьеры он был главой городецких налоговиков, а потом стал главой нижегородских, а теперь вот… [88] Он еще и местной епархии помогает восстанавливать храмы. Кстати, в храме городецкого Феодоровского монастыря видел я икону Феодоровской Божьей Матери. Между краями оклада и резными деревянными наличниками просунуто было множество бумажных записочек от прихожан. Приветливый и словоохотливый батюшка рассказал мне, что поначалу верующие оставляли у иконы свои золотые украшения – кольца, нательные кресты, серьги. Однажды какой-то бомж их украл. Еще и стекло разбил, прикрывавшее икону. Ну а на записки никто не позарится. Время от времени их вынимают, освобождая место новым. Старые не выбрасывают. Хранят. Натурально Стена Плача на православный манер. Когда я сказал об этом отцу Никанору, он улыбку запрятал так глубоко в бороду, что и концов ее невозможно было разглядеть.

* * *

Это конец июня – просто конец июня и больше ничего, а конец августа – это уже начало сентября. По утрам бабочкам, чтобы привести себя в порядок, приходится размахивать крыльями и разминать лапки дольше, чем обычно. Да и завтракать холодным и оттого густым цветочным нектаром удовольствия мало. Хоботок после такого завтрака натруженно болит, висит как… и свернуть его обратно нет никаких сил. В песнях кузнечиков и сверчков давно уж нет ни престо, ни аллегро – только анданте и адажио, а скоро будет и вовсе ларго. Оглянуться не успеешь, как заморозки, иней на траве, окаменевшие коровьи лепешки на проселочной дороге и анабиоз.

Мало кто помнит, что давным-давно, то ли в Юрском, то ли в Меловом периоде, когда даже у стрекоз был метровый размах крыльев, все насекомые были перелетными. К примеру, саблезубые кузнечики, очень распространенные в то ископаемое время, или цикады перед отлетом линяли во все новое, ярко зеленое, строились в небе клином и запевали такую жалостную прощальную песню, что даже у толстокожих и бесчувственных бронтозавров наворачивались слезы с кулак величиной. Улетали, кстати, не из-за наступления холодов, которых тогда не было, а каждое полнолуние – двенадцать раз в году. Иногда просто подует попутный ветер – тотчас взлетят, построятся, запоют прощальную песню и поминай как звали. Да что кузнечики – обычные пчелы, которые тогда были со слезу бронтозавра величиной, собирались в неисчислимые черно-желтые тучи и летели через половину Гондваны, лакомиться цветочной пыльцой первых, тогда еще очень редких, цветов. Кстати, в Мезозойскую эру улетали навсегда. Тогда и весны не было, чтобы возвращаться. Возвращаться придумали птицы через много миллионов лет, а от них и мы научились.

* * *

С ночи не переставая идет дождь. То медленно идет, то бежит со всех ног, то почти останавливается и снова идет. Сидишь на даче, смотришь в запотевшее окно на мокрый, блестящий куст жасмина, на собачью будку из которой торчат только черный нос и лапа, на перевернутую вверх дном брошенную садовую тачку, на кучу увядшей свекольной ботвы между грядками, на оцепенелые качели и думаешь – сколько можно жрать…

* * *

С началом осени на поверхности снов образуется тонкая, поначалу прозрачная пленка, которая ближе к декабрю утолщается, известкуется и снова утолщается так, чтобы внутри снов можно было перезимовать.

По документам выходит, что Гаврилов-Ям – село уже со времен Ивана Грозного. Сначала-то он был деревней Гавриловой, жители которой селились у переправы через речку Которосль и были приписаны к Троице-Сергиевому монастырю. Семь дворов всего и было в деревне. В этих списках и обнаружили их впервые историки. Ну а если без списков, то, как говорят краеведы, у которых каждое слово есть брехня гипотеза и враки легенда, Ярослав Мудрый по пути из Ростова в Ярославль, который он хотел основать, проплывал как раз по Которосли мимо того самого места, где сейчас… И кабы он не проплывал ночью, когда ни зги не видать, то еще неизвестно, какое место мы бы сейчас называли Ярославлем, а какое Гаврилов-Ямом. Если у слушателей история с Ярославом Мудрым вызывает некоторое… недоумение, то рассказывают байку о мужике Гавриле, который служил почтальоном… то есть ямщиком.

Так уж получилось, что расположено село Гаврилов-Ям аккурат на половине пути от Ростова

Великого до Ярославля. Сорок верст до Ростова и приблизительно столько же до Ярославля. Удобнее места для смены лошадей и не придумать. Гаврилов-ямская станция обслуживала целых восемь направлений. Потому-то и старинный стол из зажиточного дома, теперь гордо стоящий в местном музее ямщика, имеет восемь углов. Каждый угол стола соответствует направлению, по которому скакали тройки. Дочери ямщиков часто оставались в девках, поскольку им постоянно приходилось сидеть на углах стола. Раз уж зашла речь о музее ямщика, которым более всего известен у проезжающих Гаврилов-Ям, то нельзя не сказать о том, что идея создания его принадлежала главе местной администрации. Много ли вы видели у нас глав, которые могут придумать музей? Да что музей… Много ли вы видели у нас глав, а не совершенно противоположных частей тела?

Но вернемся к ямщикам. В тогдашних технических требованиях к ямщикам было записано, что росту они должны быть не меньше метра восьмидесяти сантиметров, статны и говорливы. Это и понятно: ямщик – это в некотором роде артист разговорного жанра. В старину их так и испытывали – посадит станционный смотритель перед собой кандидата в ямщики, откроет крышку своих серебряных часов с репетиром, махнет рукой – и понеслась тройка удалая… Все три часа пути до Ярославля или до Ростова рот у ямщика закрываться не должен. Хочешь – говори, а хочешь – пой. И ни глотка воды тебе, чтобы промочить горло, ни тем более рюмки водки. Через три часа поднесут ямщику кружку воды, разрешат облизать губы, помолчать минут пять и… снова три часа обратного пути до дому. Утверждают, что местных ямщиков не могли переговорить даже их жены. И во сне ямщики беспрестанно бормотали и напевали. Описывают даже такой случай, когда в царствование Алексея Михайловича, в Ярославле, на почтовой станции, сошлись два ямщика – гаврилов-ямской да костромской – и заспорили, кто кого переговорит-перепоет. Уже и говорили они нечленораздельное, уже и языки их распухшие с огромными мозолями еле ворочались и, не умещаясь во рту, свешивались на бок, а уступать…