Записки понаехавшего - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Бару cтр.№ 13

— И тут, Саня, я вдруг почувствовал, что как дипломат — я в полной жопе….

* * *

Падение нравов теперь повсеместное. Еду в метро с работы. Сижу на крайнем месте, рядом с дверями. Сидим тесно, и от этого левое плечо немного вылезает за поручень. Культурно еду — читаю Достоевского. Вдруг на одной из остановок чувствую тяжесть на плече. Поднимаю глаза вверх, а там… преогромная. Джинсами обтянута так, что лопнут глаза, если засмотришься. Я, конечно, их усилием воли отвёл, а сам думаю — вот что себе позволяет, бесстыжая. Ведь чувствует, поди, что не на поручень оперлась. И хоть бы хны. Так, понимаешь, притискивает, что у меня плечо покраснело от натуги. Ну нет, не на того напала! Не дам тебе спокойной жизни. Стал я плечом поводить то вправо, то влево. Раз, другой. Аж плечо вспотело. Ноль внимания — фунт… даже десять фунтов, а то и больше. А я ещё, да с вывертом. И взглядом так упёрся, что чуть ей джинсы не прожёг. И не думает отодвинуться — только ухмыляется всеми складками. Три перегона подряд плечом шевелил — устал, как собака на сене, а с мёртвой точки не сдвинул. И то сказать — такая точка просто плечо оближешь. Хорошо, к конечной станции подъехал — пришлось освободить вагон. А была бы не радиальная, а кольцевая…

* * *

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой…

Восьмой час вечера. Тьма накрывает ненавидимый прокуратором город столицу. Передо мной по улице идет ярко одетая, немного грузная, но еще статная женщина и яростно говорит в телефонную трубку:

— Нет! Они мне и даром не нужны. Никаких открытых задников! В таких босоножках мне можно парад, как Жукову, принимать. Знаешь, какие у меня выросли шпоры на пятках?!

* * *

— Снесли его давно — лет сорок назад. Никто теперь и не упомнит, что он здесь когда-то стоял. На его месте построили дом быта с парикмахерской на три инвалидных кресла и часовой мастерской, в витрине которой стояли древние часы даже не с кукушками, а с птеродактилями. Часы эти так хрипели перед боем, что им хотелось налить какого-нибудь грудного сбора. Потом и дом быта снесли и устроили на его месте автостоянку. Обнесли пустырь забором и маленькую будку дощатую поставили. У нее изо всех щелей вылезала задница охранника. Обычно вообще ничего незаметно — ни утром, ни днем. Да и на закате не каждый день, а только когда ясно. Тогда и видны отражения этих окон на глухой стене, напротив которой раньше стоял снесенный дом. Вроде как семья солнечных зайцев или старинное японское хайку, написанное ихними лохматыми буквами. А если повезет, то можно заметить, как в окнах тени мечутся. Вот на прошлой неделе, к примеру, видал я тонкую женщину в пышных юбках и мужика в цилиндре. Она руками перед ним размахивала. И видно, что по-французски размахивала. Как будто говорила ему «экий ты, друг мой, мудила». Но культурно все — без этого нашего трамвайного хамства. А другой раз… Да ты, я смотрю, размечтался. Клювом-то не щелкай — давай шустрее. Скоро машина приедет, и увезут наши баки вместе с бизнес-ланчем. Смотри-смотри! Вон йогурт почти целый…

* * *

Рыбак был поддатый, но на своих двоих держался вполне. Они пока ему были свои, а не чужие. Еще на платформе он стал теребить милицейского капитана за рукав и что-то жарко шептать ему в ухо. Капитан выглядел уставшим — по всему видно было, что ехал он домой со службы. Чувствовать себя на работе ему уже не хотелось. Рыбака он оттолкнул, сказал ему что-то вроде … и вошел в вагон подошедшего поезда. Рыбак, однако, не отставал и забежал в вагон за капитаном. Усевшись рядом, он достал из рюкзака двухлитровую пластиковую бутыль с пивом, посмотрел на нее, как папаша на непутевую, но любимую дочь, и протянул капитану — отхлебнуть. Милиционер, успевший к тому времени раскрыть книгу и даже в нее углубиться, энергично отвел рукой бутыль в сторону и отвечал в том смысле, что… из-за шума поезда было не разобрать. Рыбак не огорчился, и сам сделал из бутыли такой глоток, которого хватило бы утолить жажду половине вагона, включая детей, стариков и беременных женщин. Минуты через три, когда пиво впиталось в рыбака, он тщательно обтер горлышко бутылки негнущимися пальцами, снова протянул ее капитану и открыл было рот, чтобы сказать самые убедительные слова… Тут поезд подъехал к остановке, и все завертелось — капитан быстро спрятал книжку, быстро сделал зверское служебное лицо, ткнул рыбака под ребра кулаком, схватил за шиворот, выволок на платформу, двери закрылись, и театр абсурда вместе с ними.

* * *

Ночью выглянул в окно, а там дождь идет медленно во сне, точно лунатик. На стоянке у дома машина стоит и нет-нет, да и шевельнет колесами. Должно быть, снится ей дорога гладкая и пустая, без единой, даже и пивной пробки. Мчится она по ней изо всех своих лошадиных сил, мчится… и вдруг выползает из придорожных кустов толстый, багровый гаишник с такой же толстой палкой, до того полосатой, что… Машина в ужасе вскрикивает сигнализацией, мигает спросонок фарами, но мало-помалу успокаивается и снова мчится по гладкой и пустой дороге. Дождь все идет и идет. В городе дождь идет всегда, потому как негде ему остановится — нет ни леса, ни рощицы, ни речки, ни поля, которые его приютили бы. Никто его здесь не ждет, и всяк норовит отгородиться крышей или зонтиком. Вот он и не останавливается, пока не уйдет отсюда совсем, до последней капли.

* * *

Подходя к станции метро «Марксистская», наблюдал, как два милиционера вели под микитки всклокоченного и нетрезвого человека в пуховике на голое тело. Тот упирался и шумел. Что он шумел — я не разобрал. Но когда проходил мимо, то услышал, как один милиционер сказал ему: «Ну и что? Да я тоже с другой планеты, мудила». А второй милиционер ничего не сказал — только огрел своей милицейской палкой мужика по спине. И оба блюстителя порядка стали заталкивать пьяного в космолет уазик.

* * *

Девушки, конечно, очень удивительные существа. На станции «Спортивная» один молодой человек поцеловал девушку и вышел из вагона. А она осталась и всю дорогу до «Кропоткинской» сидела и безостановочно губы облизывала. Почему, спрашивается? Поцеловал-то он её в щёку, ближе к уху. Вот и облизывала бы щёку или ухо. А она — губы. Загадочная.

* * *

Второго мая, в субботу, в половине десятого утра по Хлебному переулку медленно шла необъятных размеров женщина с двумя парами щек, тремя подбородками, множеством грудей, животов и маленькой собачкой на поводке. Они прошли мимо бельгийского посольства, и собачка звонко облаяла спящих львов у входа. Старые и больные львы внимания не обратили. Только зевнули так, что у женщины на лице со страху треснул макияж и у охраняющего посольство милиционера пистолет в кобуре пытался встать дыбом, но не смог. Минут двадцать потом еще дрожал в кобуре мелкой дрожью.

* * *

Бодрая старуха в джинсовом сарафане, расшитом мелкими, точно горох, розами, и джинсовой панамке, командным голосом говорит в телефон:

— Можно подумать, что бабушка вам всем нужна. Да вы меня живую готовы в гроб положить! Как Гоголя! Чтоб я там царапалась в крышку.