ТЕТЯ КОТЯ. Резать не надо, а научить надо. Не ее собачье дело про других рассказывать!
ВЕРОНИКА. А, зечки потомственные, не спите, подслушиваете? Заело?
АНЯ (встает, подходит к кровати Инны). А зачем врать? Я детей убила? Я убила своих детей?
ВЕРОНИКА (вскакивает). Не подходи, психованная!
АНЯ. Я убила своих детей? Повтори! Ты же ей сказала сейчас, все слышали! Я убила своих детей? Убила? Я убила своих детей? Вы все слышали? Она сказала, что я убила своих детей! Я их убила? Повтори вслух, если ты так считаешь! Я убила своих детей?
ВЕРОНИКА. Отстань!
АНЯ. Я убила своих детей? Да или нет?
ВЕРОНИКА. Никто никого не убивал. Все живые. Сидят дома, чай пьют и тебя ждут.
АНЯ. Ты смеешься? Над смертью моих детей? Ты над этим смеешься?
Она нападает на Веронику. Крики, визги.
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Свет.
Все, кроме Манайловой, сидят и работают.
ИННА. Двадцать шесть… Двадцать семь…
Мигает свет.
ИННА. Сто сорок три… Сто сорок четыре….
Мигает свет.
ИННА. Четыреста девяносто семь… Четыреста девяносто восемь…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Свет синей лампочки. Все спят, кроме Инны и Ани. Аня сидит на постели Инны, обняв руками колени.
АНЯ. Обычный несчастный случай. То есть не обычный, но… Утром я их в садик – и на работу. Работала на заводе плавленых сырков. Тяжелая работа, но там своя поликлиника, детских сад у них, все свое. Это большие бонусы. Ну, соцпакет. Я на частника раньше работала – ни страховки, ни соцпакета, ничего. А бонус был один: каждую пятницу напивается и заставляет… Да ладно, не хочу даже говорить. Короче, как вышло? Я так уставала, что в выходные вся сонная ходила. Но за детьми ухаживала. Накормить, погулять. А тут как-то меня совсем свалило, да грипп еще. Поставила суп варить. И заснула. А он закипел и выкипел, огонь потух. И газ пошел по всей квартире. А я сплю без задних. Они тоже спали. А уже вечер. Они проснулись, наверно, а, наверно, уже дурные от газа, я вообще уже без сознания. Может, они меня будили. А я ничего не чую. А стало темно. И наверно Оля, она старшая, свет включила. А выключатель там такой был – с искрой. Я всегда замечала. Мне потом объяснили, это от искры взорвалось. Даже если нормальный выключатель, там немного искры есть. Ну, электричество же. Короче, от искры рвануло все. И – напрочь. Стену снесло. А я за стеной была. Стену снесло, а меня накрыло. То есть этой же стеной, но наискосок, вот так. Как в шалаше. В общем, ни одной царапины, а они… (Плачет.) Каждую ночь снятся. Как живые. Я так тоскую о них. Умереть хочу. Я вот тут сижу – и нормально, хоть я не нарочно, но как бы все-таки виновата. Статья по неосторожности. Сижу, мне плохо, но это утешает. Им плохо – погибли, и мне плохо. На равных как бы. А выйду, я повешусь. Потому что получится: им плохо, а я гуляю, как эта. Понимаешь?
ИННА. Да, конечно. Когда папа умер, мне мама сказала: что такое смерть? Это когда человек как бы уехал, его нет рядом. Смерть – она же только для того, кто умер, для тебя ее нет. В том смысле, что смерть или отъезд для тебя означают отсутствие человека. Поэтому ты думай, что он просто надолго уехал. А потом и ты уедешь и, возможно, встретишься!
АНЯ. Как точно! Инночка, ты меня прямо объяснила, почему я отсюда выходить не хочу! Не потому, что повешусь. Но вот я сейчас тут, а они где-то там. То есть были бы живые, а я бы сидела тут, я бы ведь все равно их не видела, так?
ИННА. Да.
АНЯ. Вот! И мне сейчас кажется, что они будто живые. Я же проверить не могу. А выйду – надо на кладбище ехать. Там себя уже не обманешь, так ведь?
ИННА. Увы.
АНЯ. А ты, значит, что, считаешь, что все-таки есть – ну, загробный мир, тот свет?
ИННА. Душа не умирает.
АНЯ. Да все равно что, душа, не душа, какая разница! Главное – есть шанс с ними увидеться?
ИННА. Думаю, да. И даже если без загробного мира: ты же их видишь, как живых. Они в тебе живут, пока ты жива. А вот если повесишься, они тоже окончательно умрут.
АНЯ. Ё-моё… Блин, я сама бы не додумалась никогда! Вот зачем люди учатся – недаром все-таки! В самом деле, я вот глаза закрою – опа! (закрывает глаза) – вот они! Олечка. Алечка. Здравствуйте, мои хорошие. (Тонким голосом.) Здравствуй, мама! (Своим голосом.) Как вы поживаете? (Тонким голосом.) Скучаем! (Своим голосом.) Я тоже… Ты говоришь: работаем не по норме, условия плохие. А я считаю: слишком хорошие! Нам по двадцать четыре часа пахать надо! И регулярно в парашу с головой окунать – всех!
ИННА. Понимаю. То есть, вроде того, муки в виде искупления? Но муки человек сам себе должен назначать, а не другие.
АНЯ. А мне плевать кто! Главное – это правильно! Нарочно, не нарочно, но виноват же? Значит – мучайся!
ИННА. В этом ваша главная ошибка! Этим (кивает на дверь) как раз выгодно, чтобы вы считали себя виноватыми.
АНЯ. А ты себя виноватой не считаешь?
ИННА. С какой стати? Вот послушай, я объясню…
Вой сирены. Затемнение. Прожектора.
Все, кроме Манайловой, сидят и работают.
Высвечивается Аня. Она говорит враждебно, резко.
АНЯ. Откуда я знаю, гражданин следователь, кто виноват? Тоже вопрос! Да все виноваты. Даже вы, да! Ну как, вы от этого кормитесь, значит, вам это нужно.
ИННА. Триста сорок один.
АНЯ. Преступления вообще такая вещь, что все только радуются. Чего вы смеетесь? Телевизоры сообщают, интернет пишет, суды судят, охранники охраняют. Да один преступник у нас пятерых других кормит, если хотите! …
ИННА. Триста сорок два.
И продолжает считать.
АНЯ. А о чем? Я сказала: все виноваты. Потому, что люди – звери. И я. И вы. Вот мы останемся на острове, одни камни, даже пальм нет, вы меня через неделю сожрете. Сырьем. А я вас. Любой человек может убить, смотря зачем и почему. Я вот выйду, я папочку моих девочек убью. Оболью бензином и сожгу. Чтобы помучился. Ну и потом много кого, кандидаты есть. Вы зря там фиксируете, я это не подпишу, я это устно говорю, не для вас. Да ни для кого. Вам надо спрашивать, а мне… Не знаю. Мне вообще все равно. …А в это ты не лезь! Не лезь, сказала! Ты спросил – кто виноват? Я сказала: все! Ответ неправильный? А позвонить другу? А подсказка? А помощь зала? …Я людей не люблю? Ошибаетесь, я их не не люблю, я их ненавижу – всех!..
Общий свет.
АНЯ (поет). На мурманской дороге…
ИННА. На муромской.