Царь головы - читать онлайн книгу. Автор: Павел Крусанов cтр.№ 33

— Вот тебе, мазурик, — мерно, под взмах руки, с улыбкой приговаривал вахтёр, — вот, прохвост…

С каждой затрещиной Вова всё глубже втягивал голову в плечи, а в шортах его в ритме ударов позорно открывался краник и выпускал короткую горячую струйку. По Вовиной ноге текло, он ревел, как маленький, мотал беспомощно руками, трепыхался, тянул длинную букву обиды, страха и отчаяния: «Аааааа!..» — но из лап Рухлядьева ему было не вырваться. Вокруг грохотали разрывы, взвивались сизые дымки, с забора раздавались кличи и воинственные писки, однако вошедший в азарт страж только сильнее распалялся и шире заводил размах.

— Вот тебе! — Рухлядьев улыбался, и глаза его блестели. — На чужой огород не суйся, прощелыга…

Бах-бабах — грохотало вокруг.

— Беги, Пупок! — истошно вопили головы с забора. — Не трожь его, пусти!

— Сейчас, пустил… — плыла довольная ухмылка на скуластом, обветренном лице вахтёра. — На-ка, мошенник…

Вид Вова имел постыдно жалкий: слюни, слёзы, сопли — всё смешалось на его искажённой гримасой последнего отчаяния рожице. Он уже рыдал взахлёб и, пожалуй, не смог бы сам остановиться, отпусти его сейчас мучитель на свободу. Но тот не отпускал.

— Не суй, — самодовольно учил Рухлядьев воющую жертву, — не суй куда не надо носа. Понял? Не слышу. Получи леща, мазурик! Понял?

Канонада прекратилась, но ни бдительный страж, ни рыдающий злоумышленник не заметили конец артподготовки — Рухлядьев по-прежнему вбивал в изловленную шантрапу науку, малолетний тать ревел, моча штаны и пуская сопли.

Тут с вышины забора во двор мешком перевалился ещё один варнак. Он грузно шлёпнулся на землю, поднялся, издал ободряющий вопль, рванулся на подмогу — и на Рухлядьеве повисла тяжесть чужого тела.

— Пусти его! — рычал подоспевший на выручку товарища Гера. — Держись, Пупок!

Рухлядьев с трудом отшвырнул вцепившегося в него злодея — тот был увесист, крепок в хватке и норовил зажать Рухлядьеву приёмом шею. Но сброшенный вновь подскочил, и не успел вахтёр, оставив выученного сопляка, переключиться на новый объект воспитания, как голову его, породив в глазах круги и звёзды, ошарашил нежданной силы удар. Рухлядьев не лишился чувств, но остолбенел. К ногам его, на асфальт, с каменным стуком упала розовая фигурка смеющегося Будды.

Сообщники не медля сиганули через двор к воротам, полезли в щель под ними, и — один мышкой, а другой с пыхтением, рискуя застрять, как клин в колоде, — были таковы.

На едином дыхании, бегом, почти летя, молодые люди обогнули автомобильную мойку, миновали шиномонтаж и, лишь забившись в заросли у трансформаторной будки, присев на землю, так что полынь покрыла их с головой, перевели дух.

— У-ух… — Слёзы на разгорячённом Вовином лице обсохли, но шорты оставались предательски мокры. — Что долго так? Чего не выручали?

— Думали, болтами отобьёмся, — Гера тяжело дышал, разглядывая оцарапанную руку и порванный о нижний край ворот рукав рубашки, — а они тут и кончились.

— Думали… Пока вы думали, меня Горыныч этот чуть не убил. Мозги уже из ушей брызгали… А Свинтиляй? — Вова словно сейчас только заметил отсутствие Лёни. — Свинтиляй где?

— Свинтил. Как я на забор полез, он, видно, и того…

— Трус, — осмелел от переживаний Вова — в глаза Лёне он не посмел бы так сказать. — Трус несчастный.

— Ловкач просто, — без обиды рассудил Гера. — Перед барышнями и рискнул бы… А тут — чего? Тут мы только.

Гера был рад и горд внутри, что сам, в одиночку выручил товарища из лап зловредного Горыныча (верно Вова выбрал имя, мигом оценил Гера, он и впрямь Горыныч, пробравшийся из сказки в человечий круг), получив в награду славу ни с кем не разделённого подвига, но до конца ещё эту заслуженную радость не сознавал. Зато понимал, что без участия Лёни тут всё-таки не обошлось — подаренный Свинтиляем смеющийся Будда пришёлся как нельзя кстати, и если бы не он, кто знает, чем бы кончилась история.

— Это всё ты со своими карлыша́ми, — нашёл виновника обиды Вова. — Из-за тебя всё… Мне теперь домой надо, а что я там скажу?

На глаза Вове вновь накатились слёзы. Мать у него была строгая, с чудны́м нравом и действительно за изгвазданный гардероб могла устроить Вове выволочку. Однажды Гера по какому-то делу зашёл к Вове домой и увидел, как она, готовя на сковороде глазунью, вдруг расплакалась. «Ты чего?» — удивился Вова. «“Тефаль” заботится о нас, — всхлипнула мать, — а мы… а мы… Неблагодарные свиньи!»

— Скажешь, — посоветовал Гера, — что «Миф» подарит твоим шортам зимнюю свежесть. А ещё есть деликатная стирка с «Дрефт».

Гера понимал, что и ему достанется дома за испачканную одежду и порванный рукав рубашки, но думал он сейчас не об этом. Он вспомнил, что хотел рассказать Лёне при встрече, но не рассказал, забыв, а сейчас это всплыло в памяти — всплыло очень кстати, пусть позорно сбежавшего (сойдёт с него позор как с гуся вода) Лёни уже и не было рядом. Ведьма Кудыкина, жившая в посёлке на Ладоге, хозяйка Орлика, козы Онайки и кота Барнаула, научила Геру заклинанию от недруга и лихого человека, взяв с Геры клятву использовать его, заклинание, только в крайней беде и лишь при встрече с чудовищной несправедливостью, когда иные средства уже бессильны. И случай, кажется, настал — именно тот, что нужно. Однако делиться тайной с глупым Вовой Гера не хотел. Пусть убирается жалеть себя куда подальше, чёрт с ним. Он, Гера, не сдастся, он вступит на тропу войны. Да — вступит и использует в бою все средства, что найдутся под рукой.

В уме Гера попробовал повторить заученные пару недель назад смешные старинные слова, ещё ни разу не испытанные в деле (слишком страшна была данная клятва, а приличного лихого человека всё нет и нет), но нытьё Вовы путало его.

— Сами, небось, не полезли… А меня теперь ещё и дома взгреют.

— Пошёл вон, — велел Гера уже вновь блестевшему от соплей Вове.

Тот затих, не веря, что его беда, такая горькая и сладкая одновременно, совершенно товарища не трогает.

— Чего ты…

— Мотай отсюда, — сказал Гера — тон его был непреклонен.

— Ну и пожалуйста… — обиделся на весь свет Вова.

Он вскочил на ноги и, из последних сил сдерживая слёзы, покинул спасительные заросли, — широко размахивая руками, пересёк площадку-автодром, поддал ногой то ли камешек, то ли пустую сигаретную пачку и скрылся за торцом краснокирпичного дома, смотрящим на Обводный.

Гера помолчал немного, собираясь с мыслями, почувствовал наконец внутри прохладный покой, поднялся с земли, левую ногу выставил вперёд, как учила Кудыкина, правым плечом опёрся о стену трансформаторной будки и отчётливо произнёс — Встану я, раб Божий Герасим, благословясь, и пойду, перекрестясь, в чистое поле, умоюсь утреннею росою, утрусь красным солнцем, подпояшусь светлым месяцем, утычусь частыми звёздами, покроюсь медяным небом. Дай мне, Господи, из чистого поля лютого зверя. Поди, лютый зверь, к Горынычу, в воде под камнем выйми у него сердце с горячею печенью, принеси мне, рабу Божию Герасиму. Как не можно Горынычу под камнем воздыхать, так не можно на меня сердца нести и зла думать…