Царь головы - читать онлайн книгу. Автор: Павел Крусанов cтр.№ 28

Заведующий кафедрой явился вместе с Челноковым.

Доставленный свёрток стоял в проходе, у дубового шкафа с приматами. Посреди торжественного молчания Демьян Ильич разрезал ножницами скотч, держащий упаковочную плёнку, и принялся неторопливо разворачивать объёмистый экспонат. Минута — и воздушный полиэтилен упал на пол. Челноков всплеснул руками от восторга, а на лице Цукатова разгладились строгие складки — он видел виды, но вещь превосходила ожидания. Шерсть шимпанзе лоснилась, прибранная волосок к волоску, в фигуре чувствовался порыв, застывшее движение, оскал влажно блистал, жёлтые клыки угрожающе оголились, кожа лица казалась живой и тёплой, чёрные лимурийские глаза смотрели настороженно и зло. Обезьяна выглядела лучше, ярче, чем могла бы выглядеть при жизни, — словно была не чучелом, а чистым замыслом, самой идеей новой твари, задуманной Творцом пред сотворением. Таким свежим, таким чистым, таким совершенным выглядит только что вышедший из куколки жук, ещё не вкусивший навоза жизни.

Челноков сыпал в пространство слова, возведённые в превосходные степени. Цукатов ходил вокруг чучела — разглядывал, трогал, приседал, поглаживал… Он не скрывал радостного удовлетворения — определённо работа была мастерства необычайного.

— Гхм-м… — проскрипел за его плечом Демьян Ильич. — Есть предложение… Из первых рук. Да… От производителя. Рождественские скидки…

— Что? — Сейчас Цукатов испытывал к хранителю доверие и уважение. Эти вещи, по его мнению, в отличие от постоянных свойств, вроде рыжих волос, ушей лопухом или носа уточкой, человеку следовало всякий раз приобретать, заслуживать. Потому что без подтверждения они, эти вещи, через некоторое время как-то сами собой таяли, сходили, как загар, как вода с гуся. И всё сначала. Теперь Демьян Ильич доверие и уважение Цукатова на ближний срок, конечно, заслужил.

— Гхм-м… Можно кое-чем разжиться. Да… Если на этой неделе решите — выйдет дёшево.

— Дёшево? Как дёшево?

— Гхм-м… Даром почти…

— И что же предлагают?

Демьян Ильич осклабился, царапина на шее налилась пунцовым цветом, а по жёлтому костяному лицу пробежала череда каких-то неописуемых чувств. Он приблизился к Цукатову, как заговорщик, и трудно проскрипел под ухом — Отличный… Гхм-м… Отличный струтио камелус. — Сообразив, что латынь в его устах нехороша, скрежещет жестью, он перевёл: — Да… Страус. Стало быть, отменный африканский страус.

…реки, которые нас уносят,

наши дети легко переходят вброд.

Д. Григорьев

— Стоять! — Под ворота, ловко прогнув спину, просочилась кошка, но Рухлядьев был настороже. — Куда прёшь, блошиная шкура!

Кошка замерла — не успев обрести естественную форму, она выглядела необычно длинной, словно бы ещё текущей. Воспользовавшись замешательством нарушителя, Рухлядьев вскочил со стула и вылетел из каморки наружу. Кошка, округлив от ужаса глаза, сиганула прочь.

— Вот тварь, — огорчённый скорым финалом, плюнул вахтёр. — Звероморда драная.

Испуская сухие разряды нерастраченной злости, Рухлядьев снова скрылся в засаде…

Известно: в городе есть места, которых словно и нет вовсе. Стоит глухой забор, невзрачный и вечный, и люди привыкли: здесь забор, а то, что за ним — а за ним неизвестно что, — как бы вычеркнуто из наличия. Там — тайна, белое пятно. Больше того — такое пятно, о котором все забыли, которое словно уговорило всех, что его, как тайны, в помине нет: просто забор, и пусть за ним добывают из земли керосин или разводят енотов, пусть там бондарная артель или фирма вяжет мётлы — всё это вынесено за скобки. Вокруг — город, а там — пустота, обыденная настолько, что и размышлять о ней нелепо: привычка усыпила любопытство. Просто туда не ходишь, а значит, и жизнью этого пространства не живёшь. И таких белых пятен, пусти, стряхнув морок, в дело отточенный взгляд, полно — как шпика в любительской, если обнажить срез. За этим забором с чистенькими, из синего рифлёного железа воротами как раз и скрывалась одна из тех пустот, что вроде бы и на виду, а вроде бы и нет её. Забор был пристроен к задам долгого краснокирпичного здания в два полноценных этажа и один наполовину погребённый. В протяжном этом здании располагались магазин «Медтехника», мастерская по ремонту слуховых аппаратов и заведение с амбициями: «Ресторан-музей La Gvardiya». Некогда окрест и вправду квартировал лейб-гвардии Его Величества Семёновский полк, за что район по сию пору назывался Семенцы́. Дом фасадом выходил на Рузовскую, а тылы его с тайной зазаборной жизнью, автозаправкой, примкнувшей к забору автомобильной мойкой и шиномонтажом — на Введенский канал. За шиномонтажом была организована площадка с эстакадой, где соискатели автомобильных прав осваивали фигуры высшего пилотажа, — а там уже рукой подать до набережной Обводного. Рядом с площадкой стоял кирпичный трансформаторный сарайчик, окружённый зарослями полыни, чистотела и крапивы. Здесь, на площадке, оседлав старые резиновые покрышки, приспособленные инструкторами для разметки пространства и обозначения препятствий, вечерами собиралась детвора — такой уличный клуб с новостями, разговорами, отважно выкуренной сигаретой и дерзким глотком пива, сделанным из общей бутылки без всякого удовольствия, — чтобы попасть во взрослый мир, надо пройти много неприятных испытаний.

Первым на базу, как называли между собой площадку окрестные молодые люди, явился Гера. Для своих двенадцати лет он был маловат ростом (в шеренге на уроке физкультуры стоял среди мальчиков предпоследним, однако надеялся, что достаточно вырос за лето и, возможно, передвинется хоть на одну позицию к лидерам построения), но зато широк в обхвате — про таких говорят: легче перешагнуть, чем обойти. При этом полнота его была не рыхлой, а упругой и даже крепкой. За своеобразную стать и в гимназии, и во дворе его звали Глобус. Гера не переживал: могло быть хуже — Жирный, Сало или Пузырь; но нет — и там и там его уважали за самостоятельность и скрытую в его плотном теле силу, поэтому сверстники не торопились самоутвердиться за его счёт.

Над Обводным висело солнце, ещё довольно пылкое, несмотря на поздний август, — крапива у трансформаторной будки пыльно светилась в его лучах. На площадке было пусто. Частью члены клуба пребывали в отъезде по случаю каникул, но некоторые уже вернулись в город — родители спешили снарядить гимназистов в путь по новому учебному году.

Гера, вчера только прибывший с дачи на Ладоге, некоторое время назад договорился по телефону с Лёней, прозванным товарищами Свинтиляй (смысл с первого предъявления не открывался), встретиться на базе, и вот — пришёл, а Лёни нет. Никого нет. Усевшись на стопку покрышек, Гера принялся разглядывать железнодорожную насыпь, тянущуюся от Царскосельского вокзала и переходящую над Обводным в мост с клёпаными железными балками перекрытия. Перекрытия поддерживали гнутые металлические конструкции, тоже прошитые рядами крупных клёпок. На мосту стоял красивый красно-белый тепловоз, низко гудящий работающим двигателем и, должно быть, ожидающий какой-то руководящей команды. Гера искал перемен, но ничего не изменилось за лето — ни насыпь, ни мост. Сетка ограды, отделявшая верхний край насыпи от железнодорожных путей, приветливо зияла знакомыми дырами-лазами — Гера с товарищами, вопреки запретам, не раз пробирался на разведку в те заповедные земли, густо заросшие травой и полные загадочного, наполовину ушедшего в землю мусора. Здесь следовало быть осторожным — обычно тут собирались старшие, и встреча с ними была чревата неприятностями. Дыры в сетке то и дело штопали колючей проволокой железнодорожные рабочие (держались кружева недолго), а тут за лето — ни одной новой латки.