Светлый лик смерти - читать онлайн книгу. Автор: Александра Маринина cтр.№ 21

– Когда тебе выходить на работу? – спросил он в первый же день, как только Люба появилась дома.

– На работу?..

Она растерялась. В самом деле, надо же где-то работать. Наверное, в той же гостинице, в «Русиче», гендиректор обещал сразу же взять ее на старое место и даже с повышением, если она действительно пройдет стажировку в хорошем курортном отеле. Но ведь она ее не прошла. И кроме того, там все знают про Стрельникова. И будут ее жалеть… Или злорадствовать. Кто как. И с Милой придется видеться каждый день. Нет уж, только не это.

– Папа, я полгода работала без выходных, мне нужно хотя бы отоспаться.

– Но у тебя стаж прервется.

Отец все еще жил старыми понятиями, такими, как трудовой стаж, профсоюз, трудовая книжка.

– Не прервется. Про вахтовый метод слышал? Полгода работаешь без выходных, потом полгода отдыхаешь на законных основаниях.

– Голову ты мне морочишь, – ворчал он. – Смотри, будешь потом волосы на себе рвать да локти кусать, а ведь я тебя предупреждал.

Люба внутренне съеживалась. Всю жизнь она панически боялась своих родителей. Они никогда не били ее, но при каждом удобном случае говорили: «А мы тебя предупреждали… Вот, мы так и знали, что этим все кончится… Так тебе и надо, мы же тебе говорили…» Это было невыносимо. Ни разу в жизни Любе не удалось получить от них дельный совет, потому что сперва приходилось рассказывать о том затруднении, в которое она попала, и тут же начиналось: мы предупреждали, мы говорили, так тебе и надо, не надо было тебе… Конечно, если бы у нее хватало мужества вытерпеть эти нотации, дослушать, какая она глупая и непослушная, потому что ее сто раз предупреждали, а она все равно сделала по-своему, так вот, если бы она смогла дождаться окончания всего этого, то потом, может быть, и полезный совет услышала. Может быть. В том-то все и дело. Совет – он еще только «может быть» и «потом», а выговор – он уже сейчас имеет место быть. Лет с пятнадцати Люба Сергиенко решила, что лучше со своими проблемами к родителям не обращаться. Пусть думают, что у нее все хорошо. Не надо рассказывать им о своих неприятностях и давать повод порассуждать о том, какая она глупая и нехорошая и вообще сама во всем виновата. Господи, конечно, сама, кто же спорит. Можно подумать, она этого не понимает. Но ведь о неприятностях рассказывают не для того, чтобы тебе сказали «ты сам дурак», а для того, чтобы тебе посочувствовали и помогли. Только для этого. И почему люди таких простых вещей не понимают?

Мать порой сетовала на скрытность дочери.

– Почему ты ничего мне не рассказываешь? – обиженно говорила она, в очередной раз обнаружив, что в жизни Любы произошли какие-то события, о которых она не знала.

«Потому что ты не умеешь слушать, – каждый раз хотела ответить Люба. – Потому что ты начнешь причитать, предупреждать и читать мне мораль, вместо того, чтобы просто принять к сведению».

Вернувшись домой после полугодового отсутствия, Люба коротко, без подробностей, рассказала о том, как работала в четырехзвездном отеле, продемонстрировала сделанные покупки и на этом тему Турции для своей семьи закрыла. Все было прекрасно, просто превосходно, но теперь она здесь, дома, и говорить больше не о чем.

Сутки делились для Любы на два периода, каждый из которых был по-своему тягостен. День, когда родители уходили на работу и она оставалась предоставленной самой себе, и время с вечера до следующего утра, когда мать с отцом были дома и приставали к ней с разговорами и расспросами. От каждого сказанного ими слова ей хотелось завизжать, закрыть уши руками, кинуться опрометью в свою комнату, запереть дверь и не открывать ее. Никогда. Заснуть, проснуться и обнаружить, что все это только сон. Пусть кошмарный, но сон…

Она – убийца. Она позволила ненависти и злобе одержать верх над разумом, она поддалась неуемной жажде мести. Она хотела смерти для своей подруги. Она призывала эту смерть, она мечтала о ней, улыбаясь в темноте, как когда-то улыбалась, лежа в темной душной комнате и думая о Стрельникове, о своем возвращении к нему. Люба вложила в эту мечту всю душу, и когда оказалось, что Стрельников ее не ждет, все внутри нее готово было рассыпаться на мелкие кусочки, ибо стержень, на котором крепилось все остальное, рухнул. Но тут появился другой стержень – ненависть. Ненависть к самому Стрельникову и к Миле Широковой. Рассыпавшаяся было душа снова собралась вокруг прочного стержня. Появилась цель, появился смысл. Теперь есть, чего ждать и к чему стремиться, есть о чем мечтать. И вот Милы больше нет. Снова из Любиной души выдернут стержень, и все опять рушится, расползается по швам, разлетается вдребезги. Ей казалось, что она стоит на полу на коленях и беспомощно пытается собрать в одну кучку эти мелкие осколки, а они ускользают, не даются в руки и от каждого прикосновения только отлетают все дальше и дальше. Этот образ преследовал ее днем и ночью. «Лучше бы ты осталась жива, – беззвучно шептала Люба, – тогда я бы по крайней мере понимала, зачем живу и чего жду в этой жизни. А теперь я ничего не понимаю и ничего не жду. И жить мне незачем».

В понедельник, в день похорон Милы, Люба с утра отправилась в церковь, расположенную неподалеку от своего дома. После возвращения домой прошло чуть больше недели, и за это время Люба бывала там почти ежедневно. Она никогда не была набожной, но и воинствующей атеисткой тоже не была, всегда относилась к вопросу о Боге достаточно равнодушно. Но теперь, поддавшись жгучей, яростной ненависти, она готова была сделать все, чтобы отнять жизнь у Милы. У подруги. У соперницы. У воровки и шлюхи. Кто-то когда-то говорил, что если у тебя есть враг, нужно пойти в три церкви и во всех трех поставить свечи за его здравие и пожелать ему всяческих благ. Тогда то зло, которое от твоего врага исходит, тебя не коснется. Были и другие советы, связанные с применением черной и белой магии, заговоров, наведением порчи и прочими прелестями. Люба выполнила все. Еще живя у Томчаков, она начала ходить к бабкам, гадалкам, знахаркам и магам. А вернувшись домой, стала ежедневно заглядывать в церковь. Ставила свечки за Милу и исступленно шептала, глядя на пляшущее пламя:

– Я хочу, чтобы ты умерла. Пусть ты умрешь в страшных мучениях. Пусть тебе хотя бы на пять минут станет так же больно и страшно, как было мне. Я не хочу, чтобы ты жила.

Но сегодня, в день похорон ненавистной подруги-соперницы, Люба надеялась, что на нее снизойдет хотя бы подобие спокойствия. Все свершилось. Все получилось так, как Люба хотела. Больше не нужна ярость и злоба, можно дать душе отдохновение.

Войдя в храм, она купила три свечи и направилась к ставшему уже привычным месту – иконе Николая-угодника. Здесь она посылала проклятия, здесь призывала смерть к Миле, здесь и прощения попросит у покойницы.

– Прости меня, Мила, я не ведала, что делаю. Я потеряла разум, я ничего не понимала, ненависть ослепила меня. Теперь я вижу, что лучше бы тебе было остаться в живых. Но уже поздно. Я хотела смерти для тебя, а убила себя. Так что ты жди меня, Мила, я здесь не задержусь. Скоро увидимся. До встречи.