Узник Неба - читать онлайн книгу. Автор: Карлос Руис Сафон cтр.№ 16

— Зачем? Чтобы ты потом дрочил, как павиан? — огрызнулся сердитый голос.

— Любезный Фермин, с удовольствием представляю вам номер двенадцатый, которому все видится в черном свете, о чем бы ни шла речь, — сообщил из своей камеры Мартин, — а также номер пятнадцатый, страдающий бессонницей. Он человек просвещенный, признанный утопист и выразитель чаяний обитателей нашей галереи. Остальные немногословны, особенно номер четырнадцатый.

— Я говорю, когда мне есть что сказать, — заявил низкий надменный голос, принадлежавший, как решил Фермин, номеру четырнадцатому. — Если бы все здесь так поступали, то мы могли бы спокойно спать по ночам.

Фермин проявил уважение к столь избранному обществу:

— Доброй ночи всем. Меня зовут Фермин Ромеро де Торрес, и я счастлив познакомиться с вами.

— Счастливы только вы, — сварливо отозвался номер двенадцатый.

— Добро пожаловать, и, надеюсь, ваше пребывание тут окажется недолгим, — промолвил номер четырнадцатый.

Фермин бросил взгляд на мешок, в котором лежал труп, и поежился.

— Это Лусио, прежний тринадцатый номер, — разъяснил Мартин. — Мы ничего о нем не знаем, поскольку бедняга был немым. Пуля пробила ему гортань в битве на Эбро.

— Жаль, что он такой был один, — подал реплику номер девятнадцать.

— Отчего он умер? — спросил Фермин.

— Здесь умирают от такой жизни, — ответил номер двенадцать. — Большего не требуется.

Спасала рутина. Ежедневно на один час заключенных первых двух галерей выводили во двор, окруженный рвом, где они жарились под палящими лучами солнца, мокли под проливным дождем и страдали от прочих природных явлений. Меню состояло из прогорклого, холодного и жирного клейстера серого цвета. Выдавали это варево неизвестного происхождения каждому по полмиски, но через несколько дней, когда живот уже сводило от голода, к такой пище начинали привыкать. Разносили еду в середине дня, и со временем заключенные приучались ожидать ее с нетерпением.

Один раз в месяц арестанты отдавали грязную одежду и получали другую, немногим чище, которую вроде бы в течение минуты подержали в котле с кипящей водой, хотя клопы, похоже, о подобных крайностях не ведали ни сном ни духом. По воскресеньям служили мессу, посещение которой настоятельно рекомендовалось. И никто не осмеливался прогуливать, поскольку священник делал перекличку и отмечал имя отсутствующего в списке. Два пропуска оборачивались недельным постом, три — месячным отдыхом в одной из одиночных камер в башне.

Галереи, двор и переходы, по которым перемещались арестанты, бдительно охраняли. Тюрьму патрулировала армия караульных, вооруженных винтовками и пистолетами. Когда заключенные покидали свои камеры, то везде, куда ни повернись, взор натыкался на добрую дюжину охранников, стоявших настороже с оружием на изготовку. Компанию им составляли надзиратели, экипированные менее грозно. Никто из них не походил на военных, и по общему мнению заключенных, они являлись представителями той группы несчастных и невезучих людей, кому не удалось найти более приличной работы в тяжелые дни тотального бедствия.

В каждую галерею выделяли на дежурство по одному надзирателю. Снабженный связкой ключей, он просиживал двенадцатичасовую смену на стуле в конце коридора. Надзиратели в массе своей избегали брататься с заключенными, они старались не смотреть на «жильцов» и не вступать в разговор с ними чаще, чем это было совершенно необходимо. Единственным исключением из общего правила являлся бедолага, получивший кличку Ханурик. Некогда он служил ночным сторожем на фабрике в Пуэбло-Секо и потерял глаз во время воздушной бомбардировки.

Поговаривали, что брат-близнец Ханурика сидел в тюрьме где-то в Валенсии. Вероятно, именно поэтому он относился к заключенным с известной долей дружелюбия, тайком приносил им питьевую воду и сухой хлеб, а также те крохи, что ему удавалось урвать из посылок для арестантов от родственников: все передачи охрана считала своей законной военной добычей. Ханурик подтаскивал стул поближе к камере Давида Мартина и охотно слушал истории, которыми писатель иной раз баловал собратьев по несчастью. В том рукотворном аду Ханурик выступал в ипостаси ангела.

Обычно после воскресной мессы сеньор комендант обращался к заключенным с короткой назидательной речью. О коменданте было известно немного. Звали его Маурисио Вальс, и до войны он был скромным кандидатом в литераторы, служившим секретарем и сводником у одного местного писателя, который пользовался умеренной известностью и являлся давним соперником невезучего дона Педро Видаля. В свободное время Вальс делал скверные переводы классиков с древнегреческого и латыни, а также издавал вместе с горсткой духовных собратьев амбициозный журнальчик, отражавший высокие культурные притязания авторов, но имевший весьма невысокий спрос. Вальс любил устраивать званые вечера, собирая батальоны непризнанных гениев. Сообща они оплакивали несовершенство мироздания и хвастливо вещали, что, если когда-нибудь возьмут бразды правления в свои руки, жизнь станет прекрасной, как на вершине Олимпа.

Казалось, Вальс обречен на серое, приправленное горечью существование посредственности, которую Бог в своей бесконечной жестокости наделил манией величия и титаническим тщеславием. Однако война изменила сценарий его будущей жизни, впрочем, как перекроила она и жизни очень многих людей. Судьба его совершила крутой поворот, когда Маурисио Вальс, прежде любивший исключительно свой выдающийся талант и тонкую натуру, выбирая между холостяцкой свободой молодого повесы и выгодной женитьбой, предпочел вступить в брак с дочерью могущественного промышленника, державшего в своих щупальцах большую часть бюджета генерала Франко и его армии. Невеста, перезрелая девица на восемь лет старше жениха, с тринадцати лет не вставала с инвалидного кресла, ибо страдала наследственной болезнью, пожиравшей ее мышцы и жизненные силы. Мужчины никогда не делали поползновений заглянуть девушке в глаза и взять ее за руку, чтобы сказать, какая она красивая, или спросить, как ее зовут. Маурисио оказался первым и последним поклонником, который взялся ухаживать за ней. Как все бездарные писатели, в глубине души он был человеком весьма расчетливым и тщеславным. Спустя год пара отпраздновала свадьбу в Севилье. Церемонию бракосочетания почтила присутствием сиятельная верхушка командования армии националистов во главе с генералом Кейпо де Льяно.

— Вы сделаете карьеру, Вальс, — предрек сам Серрано Суньер во время частной аудиенции в Мадриде, на которую Вальс явился выпрашивать должность директора Национальной библиотеки. — Испания переживает трудную эпоху, и каждый добропорядочный испанец обязан внести посильную лепту, чтобы сдержать натиск марксистской орды, стремящейся уничтожить наши духовные ценности, — заявил шурин каудильо, ослепительный в своем новеньком мундире опереточного адмирала.

— Рассчитывайте на меня, ваше превосходительство, — поспешил заверить влиятельную персону в своей лояльности Вальс. — Всегда и везде.

«Везде» вылилось в назначение на пост коменданта, но только не чудесной Национальной библиотеки, куда он стремился, а печально известной тюрьмы для особо опасных преступников на скалистом холме, парившем над Барселоной. Список родственников и протеже, которых требовалось пристроить на престижные должности, оказался слишком длинным и пространным, и Вальс, несмотря на все приложенные усилия, значился в его последней трети.