Я свободна.
Да, я свободна. И орел прав – я и есть все эти горы и долы. У меня нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Я познаю то, что люди определяют словом «вечность».
На долю секунды появляется мысль – неужели у всех, кто прыгает, возникают такие ощущения? Да разве это важно?! Не хочу думать о других. Я плыву в вечности. Природа говорит со мной как с возлюбленной дочерью. Гора говорит мне: ты обрела мою мощь. Озера говорят: у тебя – наше безмятежное спокойствие. Солнце советует: сверкай, как я, позволь себе выйти за свои пределы. Слушай.
И тогда я начинаю слышать голоса, которые так долго были заглушены и задушены навязчиво повторяющимися мыслями, одиночеством, ночными кошмарами, страхом перемен и страхом все оставить как есть. И чем выше мы поднимаемся, тем дальше я от самой себя – прежней.
Я теперь – в другом мире, где все так ладно пригнано одно к другому. Где-то далеко осталась прежняя жизнь, заполненная неотложными делами и обязанностями, неосуществимыми желаниями, страданием и удовольствием. Я ничем не владею, я сама стала всем.
Орел направляется к долине. Раскинув руки, повторяю движения его крыльев. И если бы кто-нибудь увидел меня сейчас, то не понял бы, кто я, ибо я свет, пространство, время. Я – в другом мире.
А орел говорит мне: это вечность.
А в вечности мы перестаем существовать сами по себе и становимся лишь орудием в той Руке, что сотворила горы, снег, озера, солнце. Я возвращаюсь в ту точку, в тот миг, когда создается мироздание. И хочу служить этой Руке.
Появляются и исчезают мысли, но то, что я чувствую, не меняется. Мой дух покинул телесную оболочку и смешался с природой. Как жаль, что и орел, и я приземлимся в парке перед отелем. Впрочем, разве важно, что там будет дальше? Пока я здесь, в материнском лоне, сотворенном из ничего и из всего.
Мое сердце заполняет каждый уголок мироздания. Пытаюсь облечь все это в слова, чтобы объяснить себе самой, чтобы запомнить, что я чувствую сейчас, но мысли сейчас же улетучиваются, и снова все заполняется пустотой.
Сердце!
Раньше я видела вокруг себя необозримую вселенную, а сейчас она кажется мне крохотной точкой внутри моего сердца, расширившегося бесконечно до пределов космоса. Орудие. Благодать. Разум тщится сохранить власть и объяснить по крайней мере хоть малую толику того, что чувствую, но с этой силой ему не совладать.
Сила. Ощущение вечности наполняет меня таинственной, безмерной мощью. Я всемогуща. Я могу даже покончить со страданием, неотделимым от этого мира. В полете я разговариваю с ангелами, я слышу голоса и откровения, которые скоро будут позабыты, но пока еще реальны и вещественны, как этот орел передо мной. Я никогда не сумею даже самой себе объяснить, что сейчас чувствую, но это не имеет значения. Объяснения принадлежат будущему, а я пока еще пребываю в настоящем.
Вот снова исчезло умение размышлять – и я счастлива от этого. Я благоговею перед своим исполинским сердцем, исполненным света и мощи, способным принять в себя все, что уже случилось, и все, что еще случится отныне и до конца времен.
Вдруг возникает звук – я слышу собачий лай. Это значит, что мы приближаемся к земле и возвращаемся к действительности. Уже очень скоро я буду ощущать под ногами почву моей планеты, но совсем недавно я въяве увидела все планеты, все солнца Вселенной – и вместила их в сердце: оно больше всего на свете.
Мне бы хотелось пребывать в таком состоянии всегда, но способность мыслить возвращается. Справа я вижу наш отель. Озера уже скрылись из виду за рощами и пригорками.
Господи, неужели нельзя остаться такой навсегда?
Нельзя, отвечает мне орел, который проводил нас до парка, куда мы через несколько секунд приземлимся, а теперь, подхваченный восходящим потоком теплого воздуха – без усилия, без единого движения крыльев, – вновь взмывает ввысь. Останешься такой – не сможешь жить на этом свете.
Ну и что? (Разговаривая с орлом, я замечаю, что делаю это рассудительно, стараюсь привести разумные доводы.) Как смогу я жить в этом мире после того, что пережила в Вечности?
Постарайся, – доносится до меня уже еле слышный ответ орла. И вот он уже навсегда исчез из моей жизни.
Инструктор шепчет мне что-то – напоминает, что, когда ноги коснутся земли, я должна пробежать несколько шагов.
Прямо перед собой вижу газон. И то, о чем я так страстно мечтала еще совсем недавно – оказаться на твердой земле, – сейчас знаменует конец чего-то.
Чего же?
Вот ноги коснулись земли. Делаю еще несколько шагов. Инструктор отстегивает ремни. Смотрит на меня. А я смотрю на небо. И вижу в нем только другие разноцветные парапланы – плавно снижаясь, они приближаются ко мне.
Вдруг осознаю, что плачу.
– Что с вами?
Понимаю, что даже если повторю прыжок, никогда не смогу вернуть прежние ощущения.
– Все нормально?
Киваю. Не знаю, способен ли инструктор понять, что я пережила минуту назад.
Оказывается, способен. Говорит, что примерно раз в год у кого-нибудь из тех, с кем он летит, происходит такая же вот реакция.
– И когда спрашиваю, что случилось, они не могут объяснить. Да и с моими коллегами случается то же самое: они – словно в шоке и приходят в себя только уже на земле.
Ничего общего. Со мной – все наоборот. Но мне не хочется ничего растолковывать ему.
Благодарю его за то, что успокаивал перед полетом. Меня тянет сказать – я не хочу, чтобы испытанное мной там, в небе, кончалось. Но тут спохватываюсь: все уже кончилось, так что я не обязана ничего никому объяснять. Отхожу и, присев на скамейку в парке, жду, когда приземлится муж.
И не могу унять слез. Вот он уже на земле, с широкой улыбкой приближается ко мне, говорит, что ощущения были фантастические. А я продолжаю плакать. Муж обнимает меня, повторяет, что все уже позади, а он, конечно, виноват, заставив меня делать такое, к чему у меня не лежала душа.
Нет-нет, не в том дело, перебиваю я. Не трогай меня пока, пожалуйста. Сейчас я приду в себя.
Кто-то из персонала забирает термокостюмы и ботинки, отдает нам наши пальто. Я все делаю машинально, но с каждым движением все ближе к иному миру, к тому, который называется «реальным» и в который я ни за что не желаю возвращаться.
Но выбора у меня нет. И могу я только попросить, чтобы муж ненадолго оставил меня в покое. Он спрашивает, не зайти ли нам в отель – здесь становится холодно. Нет, я не замерзла.
И еще полчаса провожу в парке. И плачу. Благословенные слезы омывают мне душу. И наконец понимаю, что пора возвращаться в реальный мир.
Поднимаюсь, иду в отель. Потом мы садимся в машину и едем в Женеву. Играет радио, избавляя нас от необходимости разговаривать. Вскоре у меня начинается дикая мигрень, и я знаю, отчего: это кровь снова притекает в те участки мозги, которые были заблокированы недавними событиями. Процесс этого высвобождения сопровождается головной болью, но ведь так было всегда.