42-я параллель - читать онлайн книгу. Автор: Джон Дос Пассос cтр.№ 23

Поднявшись к себе в комнату, голые стены которой напоминали больничную палату, он распахнул раму, но окно выходило в колодец. В комнате пахло какой-то дезинфекцией, и, когда он улегся на койку, от одеяла несло формалином. Он чувствовал прилив бодрости. Чувствовал, как бурлила и струилась по всему телу кровь. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, пойти потанцевать, или выпить со знакомым парнем, или пошутить с какой-нибудь девушкой. Запах губной помады и мускусной пудры в комнате тех девиц из Сиэтла всплыл у него в памяти. Он встал и присел на край постели, болтая ногами.

Потом он решил пойти прогуляться, но перед уходом положил деньги в чемодан и запер его. Одинокий, словно призрак, до изнеможения бродил он взад и вперед по улицам. Он шел быстро, не глядя по сторонам, протискиваясь сквозь строй крашеных девиц, дежуривших на перекрестках; мимо комиссионеров, совавших ему в руку свои адреса; пьяниц, затевавших с ним. драку; попрошаек, клянчивших подачку. Потом, ожесточенный, замерзший и усталый, он поднялся к себе в комнату и ткнулся в подушку.

На следующий день он получил работу в маленькой типографии, которую держал лысый итальянец с большими бакенбардами и пышным черным галстуком. Его звали Бонелло. Бонелло сказал ему, что он был краснорубашечником [51] у Гарибальди, а теперь его излюбленным героем был анархист Феррер [52] ; он и Мака нанял в надежде обратить его в свою веру. Всю зиму Мак работал у Бонелло, ел спагетти, пил красное вино, толковал о революции с хозяином и его друзьями и посещал социалистические митинги и анархистские собрания по воскресеньям. В субботу вечером он ходил в публичные дома с приятелем, которого звали Миллер и с которым он встретился в общежитии ХАМЛ. Миллер учился на дантиста.

Скоро Мак подружился с Мейси Спенсер, которая служила в галантерейном отделе универмага. По воскресеньям она пыталась водить его в церковь. Это была спокойная девушка. Ее большие голубые глаза глядели на него с недоверчивой улыбкой каждый раз, как он заговаривал с ней о революции. У нее были мелкие, ровные, как жемчужинки, зубы, и она очень мило одевалась. Со временем она перестала приставать к нему с церковью. Ей нравилось, когда он водил ее слушать музыку в Пресидио или смотреть статуи в Сутро-парке.

В утро землетрясения [53] первое, о чем подумал Мак, когда прошел испуг, была Мейси. Дом на Марипоса-стрит, где она жила, еще стоял, когда он добрался туда, но все уже из него выехали. И только через три дня – три дня, которые он провел в дыму, среди рушащихся балок и подрываемых динамитом развалин, в составе вольной пожарной дружины, – он нашел ее в хвосте за провизии ей у входа в парк Золотых ворот. Спенсеры жили в палатке вблизи полуразрушенных оранжерей.

Она не узнала его: волосы и брови у него были опалены, одежда висела лохмотьями, и он был с головы до ног вымазан сажей. Они еще ни разу не целовались, но тут он при всех обнял ее и поцеловал. Когда он выпустил се, все лицо у нее было в саже. Кое-кто в очереди засмеялся и зааплодировал, но стоявшая за Мейси старуха в прическе помпадур, сбившейся набок так, что из-под нее выглядывал валик, и в двух надетых один на другой розовых шелковых капотах с турнюром сказала сварливо:

– Ну, теперь вам придется пойти помыть лицо.

После этого они считали себя помолвленными, но никак не могли обвенчаться, потому что типографию Бонелло поглотило вместе со всем кварталом и Мак был без работы. Мейси позволяла ему целовать ее, и они обнимались на прощание в темном подъезде, когда ему случалось поздно провожать ее домой, но на большее он и не отваживался.

Осенью он получил работу в редакции «Бюллетеня». Работа была ночная, и он виделся с Мейси только по воскресеньям, но они стали поговаривать о том, чтобы обвенчаться после Рождества. Без Мейси он досадовал на нее, но при ней окончательно таял. Он пытался приохотить ее к чтению брошюр о социализме, но она в ответ смеялась, смотрела на него огромными милыми голубыми глазами и говорила, что это для нее слишком мудрено. Она любила ходить в театр и бывать в ресторане, где салфетки были накрахмалены и официанты прислуживали во фраках.

Примерно в это время он однажды вечером пошел послушать доклад Элтона Синклера о чикагских бойнях [54] . Рядом с ним сидел молодой человек в дунгари [55] . У него был ястребиный нос, серые глаза, глубоко запавшие под скулами щеки, и говорил он с медлительной растяжкой. Его шали Фред Хофф. После доклада они вышли вместе, выпили пива и разговорились. Фред Хофф принадлежал к новой революционной организации «Индустриальные рабочие мира». За второй кружкой пива он прочитал Маку их устав. Фред Хофф только что прибыл в порт лебедочником на торговом судне. Ему опротивела голодная бродяжья жратва и тяжелая жизнь на море. Получка еще болталась у него в кармане, и он решил не швырять ее на гулянку. Он слыхал, что в Голдфилде идет забастовка шахтеров, и решил отправиться туда и поглядеть, не будет ли он там полезен. Он дал Маку почувствовать, что тот, помогая печатать ложь о рабочем классе, поступает нечестно.

– Ты, парень, нам очень бы пригодился. Мы затеваем свою газету в Голдфилде, штат Невада.

В тот же вечер Мак зашел в районный комитет, заполнил анкету, и, когда он вернулся к себе в комнату, голова у него кружилась. «А ведь я чуть-чуть не продался этим сукиным детям», – думал он.

В следующее воскресенье они с Мейси задумали подняться по железной дороге на вершину горы Тамолпайс.

Когда будильник поднял его с кровати, Маку чертовски хотелось спать. Они решили ехать пораньше, потому что вечером ему надо было выходить на работу. Когда он шел к парому, где они должны были встретиться ровно в девять, в голове у него еще стоял стук печатных станков и кислый запах типографской краски и стиснутой валами бумаги, а поверх всего этого – запах залы того дома, куда он завернул с товарищами после смены: запах плесени и умывального ведра в промозглых комнатах, запах подмышек и туалетного столика завитой девушки, которую он взял на липкой постели; и вкус выдохшегося пива, которое они пили, и воркующий заученный голос:

– Покойной ночи, миленок, заходи почаще. «Господи, какая же я свинья», – подумал он.

На этот раз выдалось ясное утро, все краски на улице сияли, словно покрытые глазурью. Нет, с него довольно шляться к девкам. Если б только Мейси была товарищем, если бы Мейси была тоже революционеркой, с которой можно было бы говорить, как с другом. А то, черта с два, как ей сказать, что он намерен бросить работу?