Дети века - читать онлайн книгу. Автор: Кнут Гамсун cтр.№ 51

– Да, без сомнения.

– Так, пожалуй, лучше будет потерпеть час, чем потом раскаиваться всю жизнь.

Поручик решил, что он пойдет. Он оделся в парадную форму с эполетами, шпагой и золотыми аксельбантами и надел плащ. Он был великолепнее, чем когда-либо. Юный Виллац был в новом черном костюме с крепом на цилиндре. Оба, и отец и сын, были в белых перчатках, но без черной каймы.

Все рабочие господина Хольменгро были отпущены; мельница стояла, все арендаторы собрались у кладбища, площадь перед церковью кишела народом, как в большой праздник. Гроб был совершенно закрыт цветами, – тут были венки из Англии, из Германии, от Хольменгро, от Кольдевинов, от торговцев из Бергена.

В землю опустили точно гигантскую охапку цветов.

Потом началась речь. Пастор Лассен был не вполне уверен в себе. Слишком жаль было упускать случай пространно поговорить о духовных вещах, и он вернулся к своему прежнему намерению сказать длинную речь. Всякий другой человек в своем горе был бы благодарен ему за слова утешения, но поручик был по-прежнему верен себе. Он, казалось, даже не слушал. Когда речь продолжалась уже полчаса, ему надоело ждать. Он взял у кистера маленькую деревянную лопаточку и подал ее пастору. Он даже не потрудился повернуть ее ручкой к нему.

Пастору пришлось остановиться. Он взглянул на поручика и понял, что пора кончать. Он взял лопаточку и три раза бросил на цветы песку.

Потом могилу зарыли.

Люди, которые видели проделку поручика с лопаточкой, осудили его: Ларс Мануэльсен осудил его и Пер-лавочник осудил его; они никогда в жизни не видели такой бесцеремонности по отношению к говорящему представителю Бога, каким был Ларс в данную минуту.

Но пастор, конечно, лучше знал, как следовало поступить, потому что он был образованный человек. И он доказал это до конца. Когда церемония была окончена, он решил сказать несколько частных слов утешения родственникам покойной, как это принято делать. Но так как он был не особенно твердо уверен в себе, то обратился сначала к юному Виллацу, который стоял рядом с ним. Пастор Лассен протянул мальчику руку и сказал:

– Ты понес большую утрату, но Бог поможет тебе нести ее!

– О, да, пусть Бог сделает это, скажите ему это пастор Лассен!

В это время послышался голос поручика, и пастор увидел пару серых глаз, полных леденящего спокойствия:

– Что ты там ноешь, сын мой? Перестань! И поручик вернулся домой с похорон.

Старики Кольдевины остались только на два дня, потом уехали в своем ковчеге. Старики чувствовали себя очень странно.

– Здесь прежде не было дороги, – говорили они, – а там не стоял дом.

Они качали головами и не узнавали старых мест; им казалось, что это был вовсе не Сегельфосс. Они уехали домой, не побывав в молодой роще, и почти ничего не говорили.

Консул Фредерик с женой оставались четыре дня; потом пришел пароход, отправлявшийся на юг, и они уехали. Консул Фредерик тоже сильно изменился; он поседел и под глазами у него были мешки. Жена его потолстела, и стала увлекаться благотворительностью. Она уехала вместе с мужем.

– Поручику не до людей, – говорила она, – его горе так велико, так ужасно велико. Никто, конечно, не ожидал, что он перестанет спать от того, что потерял Адельгейд: он потерял ее гораздо раньше.

Консулу все время было не по себе, и он не мог дождаться, когда пройдут эти четыре дня.

Они, по обыкновению, сидели по вечерам вдвоем за стаканом вина, но говорили очень мало. Консулу Фредерику не пришлось ни разу заговорить о своем взгляде на жизнь. Они даже ни словом не обмолвились обо всех переменах в усадьбе. Когда консул намекнул на то, что он явился отчасти виновником этих перемен, поручик быстро перебил его:

– Да, да, я благодарю тебя; все эти перемены произошли не без твоего участия.

Консул попробовал заговорить о юном Виллаце, о том, останется ли он в Берлине.

– Конечно, останется, – ответил поручик, – Он поедет на юг с тем же пароходом, что и ты.

– Моя дочь Tea, – сказал консул, – ты помнишь ее? Она приняла предложение штурмана.

– И очень хорошо сделала.

– Он назначен капитаном.

– Ну вот, видишь!

– Да! капитаном парохода «Клегг», двести пятьдесят футов длины. Но что толку?

Молчание.

Консул попробовал завести разговор на более веселую тему.

– Ты говорил о том, что по твоей вине у вас в городе стало меньше рыбаков?

– Да, я сожалею об этом, из-за них.

– Что же мне делать? Ты помнишь, как несколько лет тому назад у нас в городе родился ребенок-мулат. Я не понимаю, каким образом, но ответственность за него возлагали на меня. Ты слышал что-нибудь подобное?! Говорили, что между ним и празднеством в моем саду была какая-то связь. Хехе-хе! Ну, потом это мне надоело, и я отослал ребенка. Он теперь в торговой школе в Филадельфии.

– Твоя вина, в таком случае, меньше моей.

Как скучно стало говорить теперь с другом. Консул сожалел уже, что приехал на похороны. По правде сказать, он так втянулся в жизнь маленького городка, что стал находить ее приятной. Да и на самом деле, разве дело его шло нехорошо? Разве перья не скрипели в его конторе? Разве он не вращался в кругу лучших семейств городка? В городском клубе случалось немало занимательных историй. Например, недавно дочь домовладельца Боммен дотанцевалась до смерти на балу на немецком военном судне, стоявшем в гавани. Хе-хе! Безумное дитя!

Но консул Фредерик, который говорил так весело и так охотно смеялся, впадал иногда в задумчивость и уходил в свою комнату. Может быть, он стыдился самого себя? Один раз, когда ему некуда было уединиться, он вошел в спальню фру Адельгейд и остановился. Он выглядел усталым и изнуренным; мешки под глазами были заметнее обычного. Он взял гребень, который лежал в кучке других украшений, должно быть, гребень был красив, потому что он долго смотрел на него. Потом ему вдруг показалось, что здесь нельзя остаться для того, чтобы посидеть и подумать спокойно, и он опять вышел.

Он ушел в оранжерею. Сюда нужно было прийти с самого начала, здесь было пусто и хорошо. Но что это? Он взял гребень с собой? Смешно! Но это такая мелочь, с которой не стоит приставать к поручику. От гребня как будто пахло чем-то, ее волосами? Воображение! просто пахнет черепахой. А если бы она вдруг запела у себя наверху, запела бы этим цветам? Она иногда давала волю своей страсти и становилась доброй и безумной. Бедная Адельгейд! Бедные все!

Консул Фредерик счел своим долгом поболтать на прощание с экономкой иомфру Сальвезен. Но ему удалось только через два дня, как бы случайно, очутиться у окна кладовой; он знал, что жена была у фру Иргенс.

– Это вы? – сказала иомфру Сальвезен.