Дети века - читать онлайн книгу. Автор: Кнут Гамсун cтр.№ 44

– Кой черт! Ты не узнаешь меня, Виллац? – спросил он.

– Как же!

– Ты меня искал?

– Нет, – ответил Виллац с удивлением.

Юлию показалось очень неприятным, что он ошибся в своем предположении.

– Так не меня? Вот как!

Между тем молодые люди остановились, и Антон расхохотался. Что же Юлию стоять тут и давать поднимать себя на смех? Ни в коем случае. Он был силен и крепок. Брови у него действительно подросли, стало быть, у него не должно быть соперников!

– Что тут стоит за дурак и смеется? – спрашивает он. Но Антон Кольдевин уже стоял рядом с ним – юноша, которому не раз приходилось драться с СенСирскими кадетами. Кто смел назвать его дураком?

– Ты чего хочешь? Получить взбучку? – говорит он. Юлий не отступил на два шага, напротив выдвинулся несколько вперед. Зачем? Что вселило в него такое мужество, и к кому относилось это движение? Он готовился обороняться, не намереваясь допустить такого поступка, чтобы его отдули, но лицо его совершенно осунулось.

Молчание.

Виллац в принципе не имел ничего против небольшой потасовки, но разве прилично драться посреди дороги?

– Нет, ребята, оставьте это! – сказал он. Подошел Феликс, маленький индеец; он сразу бросился вперед; ясно было, что он смотрел на дело Юлия, как на свое. Он стал между врагами и смотрел на Антона сверкающими глазами. Маленький дьяволенок мог быть опасен. Виллацу пришлось потратить немало слов, прежде чем удалось уговорить Антона идти дальше.

Юлий злобно кричал вслед: «Ну-ка, вернитесь!» Он богатырь, герой, далеко сплевывает жвачку. Брат будущего пастора употребляет все более и более энергичные выражения: «Я быка могу убить, – кричит он, – только посмейте вернуться! Я из тебя кишки выпущу… Насажаю на тебя пуговичных петель!»

И Феликс выражает свое одобрение намерениям Юлия.

Виллац с матерью уехали. Провожали их обычным прощальным обедом в усадьбе, и семья Хольменгро была также приглашена. Так как пришел поворотный пункт в судьбе Виллаца, то отец говорил серьезнее, чем обычно: есть два способа сохранить свое имя для потомства. Его можно зарыть глубоко в могилу, и ктонибудь откроет его через две тысячи лет; или же можно поднять целую бурю среди людей, и тогда его вспомнит история!

Пообедали быстро, и хотя за обедом не присутствовал окружной врач Мус, вносивший неприятное настроение, однако, господствовало молчание. Всех опечаливала предстоящая разлука. Хольменгро – внимательный и деликатный, как всегда, – взял фру Адельгейд за руку и сказал почти шепотом:

– Возвращайтесь скорее!

Прошло несколько месяцев, и фру Адельгейд не вернулась. Отчего это могло произойти? Поручик получал письма с просьбой отсрочить возвращение, – хорошо, пусть себе остается; нельзя принуждать ее возвращаться домой! Поручик решил, что раз она добровольно не хочет возвращаться, то пусть остается. Он начал свыкаться с ее отсутствием, и в один прекрасный день запел. Да, опять запел! Давердана, снова прислуживавшая ему, принесла эту новость в кухню, и все служанки стали прислушиваться. Но они ничего не услыхали: поручик напевал так тихо, так неслышно, больше про себя, как и прежде. И что из того, если он даже напевал? Вероятно, он делал это потому, что его дом стал теперь официально музыкальным.

Через некоторое время пришло письмо, где фру Адельгейд просила разрешения остаться всю осень. А потом всю зиму? Это неспроста.

Брак их был не лучше и не хуже других; никакого несчастья не обрушивалось, но оно было постоянное. Что такое несчастье, – пустяки! Всякому несчастью приходит конец, оно продолжается изо дня в день, из году в год, – но конец есть. Ангел может рассердиться, – конечно. Но ангел, который не сердится, а только вечно недоволен, ходит всегда с угрюмым лицом и ядовитой усмешкой?.. Хорошо, что поручик философ, что он проникся духом гуманистов. Комары – большое мучение; они жужжат и… и… и… Но будет ли признаком разумного человека бороться с ними? Счастье, – что это такое? Легко убедиться в том, что оно не самое важное. Хольмсеновский брак в последнее время стал сносен, произошло изменение к лучшему; все пошло, как следует. Взаимное уважение всегда существовало, теперь присоединилась и доля сердечности, по временам мелькала откровенная улыбка. Поручик начинал надеяться на улучшение для них обоих; в старости могла начаться новая жизнь; в последние недели своего пребывания дома фру Адельгейд проявляла открыто приязнь к нему, как будто она уже не чувствовала прежнего отвращения… да, под старость. И вот она уехала и не хочет возвращаться!

У поручика зарождается мысль о возможности того, что в ее жизни случилось нечто, еще более невыносимое, чем ее брак.

Но что это могло быть? Кто знает, но во всяком случае не пустяки. В своем последнем письме она писала, что виновата перед ним, – но это только фразы, уловки, чтобы открыть себе возможность отсрочить свое возвращение домой. Но фру Адельгейд скрывает какое-то горе. Поручик вдруг перестал петь; ему надоело. Правда, пение продолжалось недолго; это было самое невинное пение, какое человек может позволить себе в отсутствие жены.

Но поручик хотел идти дальше: он ничего не делал наполовину. Если фру Адельгейд переживает какой-нибудь кризис, то он должен показать ей свое участие: он порадует ее по возвращении домой: он начнет работать по постановке органа. Надо этот орган приобрести во что бы то ни стало.

Ах, если бы надо было купить только орган. Но где галерея, на которой он должен стоять? И где место для этой галереи? Придется перестраивать церковь.

Не привезти ли без дальнейших разговоров балок из своих опустошенных лесов? Он был связан; ему надо было снова прочитать решение на лице Хольменгро.

Прошла осень, а фру Адельгейд не вернулась. Теперь она написала, прося разрешения пробыть еще некоторое время, – зиму. Иначе Виллац останется совершенно одинок, – да и она также. Они устроились хорошо, тратили мало денег и занимались музыкой.

Может быть, сама судьба давала поручику время, чтобы окончить перестройку церкви до приезда фру Адельгейд.

Хольменгро часто спрашивал об отсутствующих, о матери и сыне, что было довольно странно по нескольким причинам: во-первых, он никогда не осведомлялся о Виллаце, когда тот был в Англии, а, во-вторых, маленький Готфрид время от времени отправлялся в усадьбу Хольменгро с письмом от Виллаца к Марианне.

– Хорошо им живется? – спрашивал Хольменгро.

– Живут себе, и хорошо, – неизменно отвечал поручик.

Сегодня он ответил, как обыкновенно, но прибавил:

– Жена желает остаться в Берлине еще некоторое время.

Он начал говорить о церкви.

– Да, что касается маленькой церкви… то ваша деятельность настолько увеличила население, что она стала тесна.

– Это правда, – ответил Хольменгро.