Страсти ума - читать онлайн книгу. Автор: Ирвинг Стоун cтр.№ 194

Он приехал в Зальцбург рано утром в воскресенье, сразу же отправился в гостиницу «Бристоль» на широкой, утопающей в цветах площади Макартплац, вымылся, переоделся и спустился в фойе. У регистрационной конторки стояли двое мужчин; они обменялись замечаниями и улыбнулись ему. Он не узнал никого из них, но по внимательным взглядам заключил, что они приехали на семинар. Он подошел к ним и протянул руку.

– Фрейд из Вены.

– Джонс из Лондона.

– Брилл из Нью–Йорка.

– Господа, вы уже позавтракали? Хорошо, тогда, может быть, выпьем по чашечке кофе?

– С удовольствием.

Они пошли в небольшую столовую для немногих постояльцев, которые отказывались от завтрака в своих номерах. Все трое заговорили сразу по–английски, Зигмунд слегка по–книжному, поскольку изучал язык преимущественно по книгам; Джонс растягивал слова с уэльским акцентом, а у Брилла был немецкий акцент. Они были молоды: Джонсу – двадцать девять, а Бриллу – тридцать три, оба прибыли из Цюриха, где работали с Блейлером и Карлом Юнгом, накануне приезда швейцарской группы, Которая, как было приятно узнать Зигмунду, включала не только Блейлера и Юнга, но и Макса Эйтингона, которого наставлял сам Зигмунд, Франца Риклина, Ганса Бертшингера и Эдуарда Клапареде, первого женевского врача, заинтересовавшегося психоанализом.

После завтрака Зигмунд спросил Джонса и Брилла, не хотят ли они пойти на прогулку.

– Мне хотелось бы размяться после долгого сидения в купе поезда.

– У нас будет шанс сравнить неврозы Вены, Лондона и Нью–Йорка, – пошутил Брилл.

Они пересекли Макартплац, заполненную нарядно одетыми жителями Зальцбурга, направлявшимися в церковь; тысячелетняя история города была связана с его епископами. Затем они направились к центру, к залитым солнцем садам «Мирабель», откуда открывался превосходный вид на шпили и колокольни старого города и потрясающую воображение каменную крепость, стоявшую на вершине горы на противоположной стороне реки.

Зигмунд повернулся к Эрнесту Джонсу и поблагодарил его за то, что он первый предложил Карлу Юнгу провести семинар, а тот приложил большие усилия, чтобы собрать сорок два человека из шести стран.

– Это историческое событие, – сказал Джонс, – именно поэтому я хотел назвать его международным конгрессом психоаналитиков.

– Назовем так в следующем году, если нынешняя встреча пройдет удачно. Расскажите, что привело вас к психоанализу?

Они подошли к старому городу с его узкими кривыми улочками и красочными витринами лавок. Эрнест Джонс шел между Зигмундом и Бриллом. Он был невысокого роста, его голова была выкроена для более импозантного и плотного человека, но все же не нарушала пропорций.

– Мне бы следовало быть ростом повыше, – сказал Джонс с ухмылкой, – но я принял неизбежное. В порядке компенсации я усвоил невозмутимость Наполеона.

Подобно большинству невысоких людей, он одевался элегантно и сам выбирал для себя предметы туалета, даже галстуки. У него были светло–коричневые шелковистые волосы, глаза большие, темные, проницательные. Отличительной его особенностью была бледность как след болезни крови в детстве. Темные изогнутые брови резко выделялись на фоне бледного лба. На его волевом лице выдавался внушительный римский нос, уши были прижаты к голове, усы были шелковистыми. Когда его колючий юмор задевал кого–либо из членов семьи, мать восклицала, показывая на его язык:

– Он острый, как иголка!

Как и Зигмунд Фрейд, он был первым сыном у боготворившей его матери и добродушного отца; разница заключалась в том, что отец Эрнеста Джонса был процветающим дельцом и мог обеспечить образование сына. Джонс, родом из Уэльса, считал, что он принадлежит к ущемленному национальному меньшинству. Его мать родилась в семье баптистов, но затем приняла англиканскую веру, тогда как муж и сын были атеистами. В двадцать один год Джонс получил степень в медицине и первую золотую медаль, сдав экзамены на подготовительных курсах и в клинической школе Лондонского университета. Во время акушерской службы в госпитале ему приходилось принимать роды на дому в одном из беднейших еврейских кварталов Лондона. Ему понравились его жители, их теплый, человечный образ жизни, у него возникла к ним симпатия, сохранившаяся на всю жизнь.

Получив подготовку невролога, он провел три года в качестве домашнего врача при детском госпитале. Ведя с огромным усердием работу хирурга, невролога, терапевта, он был требователен к медицинским сестрам и няням, не понимавшим, почему они должны работать не покладая рук. Неприятности начались у него в конце третьего года, когда он обнаружил нарыв в груди тяжелобольной девочки. Авторитетный врач–консультант не согласился с заключением Джонса. Однако вскоре нарыв лопнул. Увидев, что девочка выплевывает гной, Джонс решил немедля ее оперировать, чтобы спасти жизнь. Вернувшийся вслед за этим врач–консультант пришел в ярость. Случилось так, что невесте Джонса предстояла операция по поводу аппендицита. Он хотел быть возле девушки во время операции, но, как постоянный врач, не мог покинуть госпиталь. Он спросил дежурного врача, может ли он быть свободен вечером в субботу. Врач ответил, что, по его мнению, такое возможно, но сестра–хозяйка наябедничала на него, и его немедленно уволили. Так, по его словам, началось наклеивание на него «дурной славы».

Какое–то время это не казалось серьезным. Весь следующий месяц он посвятил подготовке к завершающим экзаменам и был первым в списке, получив еще одну золотую медаль. Джонс был уверен, что за ним оставят должность невролога в Национальном госпитале, ибо в Англии не было другого врача, равного ему по квалификации. Но председателем бюро Национального госпиталя оказался врач–консультант, ошибочность диагноза которого доказал Джонс. Он заявил, что с молодым доктором Эрнестом Джонсом «трудно работать», а затем посадил на это место собственного племянника.

– Меня отсекли от лондонского медицинского мира как человека с отметиной.

Любая связь с медицинской элитой или с альма–матер, куда он хотел вернуться, была оборвана. Джонс основал частную контору на улице Харли вместе с более пожилым и более известным врачом. Его отец заключил арендный договор и оплатил аренду. Затем Джонс потратил почти два года, обходя по списку лондонские больницы, учебный госпиталь на улице Черинг–Кросс, больницу для нервнобольных в Вест–Энде, даже малоизвестные больницы для детей и для нервнобольных; во всех случаях его кандидатуру отклоняли из–за прошлой истории. В конце концов ему удалось получить назначение в Фарингтонский диспансер и чуть позже в морской госпиталь, где он читал лекции по неврологии. Ему нужны были побочные заработки, и он стал репортером медицинской прессы, помещая отчеты о факультативных лекциях.

Один приятель пригласил его в Фабианское общество, где он слушал беседы Бернарда Шоу, Герберта Уэллса и Сиднея Вебба. Там он встретил молодую голландку по имени Лое и влюбился в нее. Она была женщиной неукротимой отваги и психоневротического склада. Пара провела несколько лет вместе, живя то у него, то у нее и выезжая за границу. Лое называла себя миссис Эрнест Джонс, несмотря на то, что формального брака не было. Затем последовал самый жестокий удар. Он занимался исследованием афазии, некоторые проверки проводились в школе умственно отсталых. Две девицы обвинили его в недостойном поведении. Доктора Эрнеста Джонса арестовали, он просидел три дня в камере, затем был отпущен под залог; несколько месяцев его терзали переносами слушания, пока судья не прекратил дело по причине его абсурдности. Медицинская пресса признала, что он не виновен; врачи, с которыми он работал в больницах, собрали фонд, чтобы помочь ему оплатить судебные издержки. Он был убежден, что девицы блудили между собой, а вину пытались переложить на него.