Книготорговец - читать онлайн книгу. Автор: Роальд Даль cтр.№ 39

— Не больше чем тысячам других, — ответил я. — Летчиков хватает, и среди них очень много таких, у кого на счету куда больше сбитых самолетов, чем у меня.

— Не в том дело, — сказал Форестер. — Важно, что вы, понюхавший пороху, как нынче выражаются, теперь в Америке. Вы для них — редкая птица, тут нечасто сейчас таких встретишь. Не забывайте, что для них война только-только началась.

— И что, по-вашему, я должен делать? — спросил я.

— Сначала пойдемте, я вас угощу. Я как раз собираюсь на ланч, — сказал он. — И за столом расскажете мне про войну. Про свое самое незабываемое приключение, а я запишу его и напечатаю в „Сатердей Ивнинг Пост“, Любое лыко в строку, любая мелочь пойдет в дело.

Я разволновался. Никогда прежде не доводилось мне встречаться с прославленным писателем. Я старательно разглядывал его, пока он сидел у меня в кабинете, и больше всего меня поражала его заурядная внешность. Ни единого намека на что-то необычайное. Лицо, речь, глаза за очками, даже одежда все было донельзя обыкновенным. И тем не менее передо мной сидел автор всемирно известных рассказов. Миллионы людей зачитывались его книгами. Я-то думал, что у таких людей искры из головы вылетают, или, на худой конец, они должны ходить в длинном зеленом плаще и в шляпе с пером и широкими полями.

Но ничего подобного. И тогда я впервые понял, что у писателя есть как бы две разные стороны, два облика. Один он показывает публике: смотрите, мол, я такой же, как все, человек как человек, ничего особенного, все, как у людей — и поступки, и речь. Второй лик — тайный, скрытый от людей, и появляется он лишь тогда, когда писатель закрывает за собой дверь кабинета и оказывается в полном одиночестве. Тогда он целиком переносится в иные миры, туда, где всецело царствует его воображение, а сам он оказывается именно в тех местах, которые в этот момент описывает его перо, — в такие мгновения он там живет. Я сам, если хотите знать, когда пишу, впадаю в какой-то транс, а все окружающее перестает существовать. Я вижу только острие своего карандаша, движущееся по листу бумаги, и нередко два часа пролетают совершенно незаметно, словно пара секунд прошла.

— Идемте, — обратился ко мне С. С. Форестер. — Посидим, съедим что-нибудь. Не похоже, что вы очень заняты.

Выходя из посольства бок о бок с этим знаменитым человеком, я был очень возбужден. Я прочел все его книжки про капитана Горниста и едва ли не все, что он вообще написал. Я тогда очень любил, и до сих пор люблю, книги про море и моряков. Я прочел всего Конрада и все, что написал другой замечательный морской писатель, капитан Марриет, („Мичман Изи“, „От юнги до адмирала“, и т. д.), а теперь меня приглашает в ресторан один из них. Великий человек!

Он привел меня в маленький дорогой французский ресторан где-то неподалеку от вашингтонской гостиницы „Мейфлауэр“. Заказал роскошные блюда, потом извлек откуда-то блокнот и карандаш (кстати, шариковую ручку в 1942 году еще не изобрели) и выложил их на скатерть.

— Ну, — сказал он, — расскажите мне самый удивительный или самый страшный, или самый опасный случай, произошедший с вами, когда вы летали на этих своих истребителях.

Я попробовал. Я стал рассказывать, как меня сбили над Ливийской пустыней, и самолет загорелся, а потом взорвался.

Официантка принесла блюдо с копченым лососем. Пока мы его ели, я пытался рассказывать, а Форестер пытался записывать за мной. Еда мешала рассказу.

Потом принесли главное блюдо — жареную утку с овощами, картофелем и жирной ароматной подливкой, тут уж от меня потребовалась полная сосредоточенность. Повествование мое стало как-то расползаться. А Форестер то откладывал карандаш и хватался за вилку, то бросал вилку, чтобы схватиться за карандаш. Ничего путного из этого выйти не могло. К тому же, сказать по правде, я никогда не умел сносно рассказывать истории или даже анекдоты.

— Знаете что, — сказал я наконец. — Если хотите, я попробую записать на бумаге то, что случилось, а потом пришлю вам. А вы перепишете это сами, как полагается, и как сочтете нужным, а потом напечатаете под своим именем. Так легче, наверное, будет, правда? Я постараюсь справиться за сегодняшний вечер.

И это — хотя я тогда об этом и не догадывался — изменило всю мою жизнь.

— Блестящая мысль, — одобрил Форестер. — Я убираю этот дурацкий блокнот, и займемся-ка мы лучше уткой. А самому записать — вас это не очень затруднит? В самом деле?

— Да ничуть, — заверил его я. — Только вы не надейтесь на что-то исключительное. Я просто напишу, как оно все было.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Лишь бы факты были, а уж рассказ я напишу. Но знаете, о чем я вас попрошу, — добавил он, — не скупитесь на подробности. В нашем деле самое главное — это детали, мелочи всякие, ну, вроде порванного шнурка на левом ботинке, или там муха, которая сидела на ободке бокала, когда вы завтракали, или, если речь о человеке, с которым вы говорите, то добавьте что у него спереди двух зубов не хватало. Попробуйте мысленно вернуться назад и все вспомнить.

— Уж постараюсь, — пообещал я.

Он дал мне адрес, по которому надо было выслать текст, и, покончив с этим делом, мы славно закусили. По-моему, Форестера нельзя было назвать блестящим собеседником, говоруном или краснобаем. Он говорил явно не так складно, как писал, и, хотя был любезен и мил, никаких таких искр из его головы что-то не вылетало, — с тем же успехом я мог побеседовать с любым толковым адвокатом или ловким биржевым брокером.

В тот вечер, вернувшись домой в пригороде Вашингтона, — я снял там небольшой коттедж и жил пока один, — я сел и записал свою историю. Начал в семь, а закончил в полночь. Помню еще, что у меня оставалось немного португальского коньяка, и я его допил — силы восстанавливал. Я ужасно увлекся. Прошлое поглотило меня — вновь и вновь я оказывался на шуршащем горячем песке ливийской пустыни, снова и снова лез в кабину старенького „Гладиатора“, а под ногами осыпался белый песок, а я, поерзав на сидении, застегивал стропы, прилаживал шлем, заводил двигатель, а потом выруливал на взлетную полосу. Все произошедшее тогда со мной вновь возвращалось в мое сознание — и так ясно! А записывать на бумагу то, что вспомнилось, оказалось совсем нетрудно. Рассказ словно сам себя рассказывал и тянул за собой руку с пером, строчка за строчкой, страница за страницей. Шутки ради я решил назвать свой рассказ так: „Кусок пирога“.

Назавтра в посольстве я попросил секретаршу перепечатать мою писанину на машинке, отправил Форестеру получившиеся шестнадцать листков и сразу же забыл обо всей этой истории.

А ровно через две недели я получил ответ от этого великого человека. В нем говорилось:

Дорогой Роальд Даль!

Я-то думал, что Вы напишете для меня заметки, а не готовый рассказ. Не знаю, что и сказать. Ваша история изумительна. Произведение одаренного писателя. Не изменив в нем ни единого слова, сразу же отослал его под Вашим именем моему агенту, Гарольду Матсону, с просьбой предложить эту вещицу журналу „Сатердей Ивнинг Пост“ и сослаться на мою личную рекомендацию. Спешу порадовать Вас, что „Пост“ сразу же принял рассказ и выплатил Вам тысячу долларов. Десять процентов — комиссионные мистера Матсона. Прилагаю чек на девятьсот долларов. Это Ваш гонорар. И, как Вы увидите из письма мистера Матсона, которое я тоже прилагаю, „Пост“ просит Вас найти возможность, написать еще несколько рассказов для их журнала. Надеюсь, Вы сможете.