Путешествие на край ночи - читать онлайн книгу. Автор: Луи-Фердинанд Селин cтр.№ 3

Социальное зло, изобличенное в романе «Путешествие на край ночи» с таким неистовством и убедительностью, пустило корни и во Франции, и в ее колониях, и в Соединенных Штатах; жертвы и там и тут принадлежат к малообеспеченным классам; этого было достаточно, чтобы книга была отнесена — согласно терминологии политического словаря западных демократий — к «левым». Подтверждение тому — сразу же начатый Эльзой Триоле перевод на русский язык, хотя тогда роман появился в СССР лишь в искромсанном виде. Эта стихийная политическая интерпретация была, однако, в значительной мере недоразумением. Конечно, рисуя такую картину, Селин сочувствует жертвам, рассказчик, бесспорно, на их стороне, но образы жертв ничуть не более привлекательны, чем образы тех, кому выгодна эта система. Отождествление «левого» и «прогрессивного» зиждется на убеждении, будто человек добр. Недостатки характера и пороки тех или иных индивидуумов являются при таком подходе следствием эксплуатации, которой они и их отцы подвергаются, как правило, с незапамятных времен. Но, читая «Путешествие на край ночи», не получаешь впечатления, будто «оборванцы» добрее и больше способны к совершенствованию, чем люди привилегированных классов. И те и другие — за редкими исключениями — одинаково эгоистичны, жадны, тщеславны, завистливы, недоброжелательны, злобны, абсолютно лишены способности к сочувствию, а иногда и того хуже. В униженных гораздо сильнее желание попасть в среду обеспеченных, если только представляется возможность, чем рефлекс солидарности и взаимовыручки. Бесспорно, в книге вскрыты глубокие корни зла, жертвами которого они являются. Однако рассказчик не питает никаких иллюзий в отношении заложенных в них качеств. Да, автор без обиняков разоблачает социальные условия, но одновременно он разоблачает определенные взгляды, касающиеся человека, взгляды, которым все мы в той или иной мере отдали дань, потому что они помогают нам существовать, для Селина же они — не более чем иллюзия.

Конечно, образ человека в этой книге необычайно мрачен. Это впечатление было бы непереносимо, если бы не было уравновешено комизмом. Чтобы понять суть этого образа, необходимо все время чувствовать комическое в романе. Те, кому не смешно, по существу, отодвигают этот мрачный образ подальше с глаз, обвиняя Селина в предвзятости и очернительстве. Напротив, те, кто способен смеяться, инстинктивно сознают, что предвзятость Селина противостоит другой — с противоположным знаком — предвзятости, столь распространенной в наше время и тяготеющей к идеализации. Для этих, внимательных читателей важна не столько демонстрируемая система идей, сколько убедительность правды. Ведь по зрелом размышлении при встрече с селиновским образом человека можно видеть, что правда Селина довольно близка той, что была сформулирована французскими моралистами XVII века, если отвлечься от специфики языкового выражения. Главные пороки, которые Селин разоблачает, напоминая человеку о его несовершенстве, по сути те же, что разоблачали Паскаль, Ларошфуко или Лабрюйер: гордыня, тщеславие, непомерная любовь к развлечениям. Как и моралисты XVII века, Селин, обнажая наше несовершенство, разворачивает параллельно резкую критику, не связанную непосредственно с описываемым предметом, но столь убедительную, что она заставляет нас принять нарисованные им разоблачительные картины. И если пафос разрушения иллюзий в устах Селина оказывает на нас гораздо более сильное воздействие, чем в устах моралистов XVII века, так что мы даже ощущаем авторскую агрессивность, то причиной тому — его язык, по всем параметрам к нам гораздо более близкий — современный, привычный, конкретный, бытовой; язык, которым и сейчас мы пользуемся ежедневно в текущей жизни. Нравственная цель — высказать правду о человеке — тесно связана у Селина с отказом от французской литературной традиции, отказом от благопристойности; это неотделимо в понимании Селина как от критики социальной системы, так и от замысла художественного обновления романа.

Последующие книги Селина побуждают ставить вопрос, а не вела ли Селина борьба против оптимистического, то есть упрощенного, с его точки зрения, видения человеческой природы к мизантропии и нигилизму? Гуманизм, как его обычно понимают, основывается именно на таком представлении о человеке — как существе изначально хорошем или, во всяком случае, поддающемся совершенствованию. Селин, развенчивая эту категорию гуманизма, избирая такие речевые формы развенчания, что они нас задевают за живое больше, чем любые другие, предстает часто в глазах многих антигуманистом, человеком, ненавидящим себе подобных, не верящим в их способность оперировать какими-либо нравственными ценностями. Мысль о презрении Селина вообще ко всем людям, наверное, объяснила бы, почему он так ополчился на одну из групп человечества — евреев. Но подобная мысль — не более чем вариант облегченной интерпретации, отодвигающей в сторону этот слишком раздражающий факт. Во все времена существуют несколько способов быть гуманистом, то есть активизировать в людях лучшее, что в них есть. Многие считают, что с этой целью надо показывать людям некий идеальный образ, побуждая ему подражать. Селин же из тех, кто уверен в противоположном: надо постоянно заставлять людей смотреть, не отводя глаз, на свои дурные наклонности, которые они невольно от себя скрывают; вызывая человека па борьбу против собственных пороков, полезно его и оскорбить, чтобы вызвать ответную реакцию. Суть селиновской философии выражена в образном сравнении, как всегда, у него сниженном и комическом: «Человек так же умеет быть гуманистом, как курица летать». Он добавляет, что заставить курицу взлететь можно, только хорошенько пнув ее ногой. Стоит ли считать антигуманистом человека, который хочет — любыми средствами — сделать людей более человечными?

Ни разрыв Селина с традиционным французским языком, ни острота его социальной критики, ни созданный им образ человека не сделали бы «Путешествие на край ночи» и последующие произведения Селина великими романами, если бы выбор другого французского не явился отправной точкой формирования целостного стиля, если бы селиновский образ человека не получил отклика на уровне индивидуального сознания, в глубоко личном представлении человека об окружающем мире, о жизни других людей.

Для нас бесспорно, что на всех трех континентах Бардамю встречает агрессивное зло, повсюду подстерегающее человека в XX веке; важно, однако, что эта агрессивность не ограничена конкретным обществом или человеком. В воображении Селина угрожающей является сама Вселенная. Сужаясь, отделяясь от космоса, пространство — будь то пространство абсолютно изолированного корабля в море или просто комнаты в гостинице — уже подавляет. Пространство способно угнетать и на парижской окраине, и на узких улицах Манхэттена, где близость высоких стен создает у человека впечатление, будто он на дне глубокого рва и никогда ему отсюда не выбраться. Чувственное восприятие человека адаптируется только к воздействиям, находящимся в определенных границах; то, что за границами воспринимается как агрессия. В Африке, например, Бардамю отовсюду грозит насилие — глаза страдают днем от слишком яркого солнца, слух страдает ночью от рева животных и звуков тамтама. Звуковую агрессию в другой форме он встретит на заводе Форда в Детройте. В представлении Селина, мир, естественная среда обитания человека, постоянно находится в состоянии агрессии против человека. Сама земля то и дело превращается в грязь, которая хватает и, кажется, засасывает ногу. И поскольку расположенный недалеко от фронта госпиталь окружен размытыми дождем полевыми дорогами, Бардамю не может отделаться от ощущения, что это место и станет скоро его могилой. В его воображении сам обряд погребения — с необычайной силой конкретности — ассоциируется с посевом, когда в землю кладут зерно, чтобы выросли хлеба. Растительный мир, именно так связанный с землей, тоже символизирует агрессию. Пока речь идет об Африке, можно предположить, что неприятное чувство, испытываемое Бардамю, объясняется просторами и изобилием, непривычными для европейцев. Но уже раньше автор заметил по поводу Булонского леса, примыкающего к Парижу, леса совсем не дикого и не подавляющего размерами: «В природе всегда есть что-то пугающее, и даже в том случае, когда она определенно приручена — как Булонский лес, — у истинного горожанина все равно тревожно сжимается сердце». Да, у Селина нет равных в передаче мировосприятия горожанина. Мир природы, который для многих является источником радости, у Селина постоянно имеет угрожающий облик, даже когда о дикой природе и говорить не приходится.