Зима тревоги нашей - читать онлайн книгу. Автор: Джон Эрнст Стейнбек cтр.№ 70

Те слова все еще были со мной, и я сказал:

— Сео лео гиф хо плай онбирит авит эрест айр лэдтоу.

— Близко, но не совсем.

— Какой-то неизвестный поклонник преподнес нам динозавра.

— Нет, не отгадал, но моя новость ничуть не хуже. А скажу я тебе только тогда, когда ты умоешься, потому что такие вещи надо выслушивать чистеньким.

— Пока что я слушаю любовную песнь краснозадого павиана. — И это была чистая правда — песнь неслась из гостиной, где Аллен терзал свою душу бунтарством: «Мурашки, мурашки от взглядов милашки, а ты не веришь в мою любовь». — Знаешь что, ангел мой небесный, я сейчас его подожгу.

— Нет, не посмеешь. Особенно когда тебе все будет сказано.

— А нельзя сказать, пока я еще грязный?

— Нет.

Я вошел в гостиную. Мой сын ответил на мое приветствие с тем осмысленным выражением лица, какое бывает у человека, когда он жует резинку.

— Надеюсь, твое бедное верное сердце подобрали с полу?

— Чего?

— Не чего, а что. Последний раз я слышал, что его грубо растоптали.

— Боевик! — сказал он. — Первым номером по всей Америке. За две недели распродано два миллиона пластинок.

— Прекрасно! Значит, твое будущее обеспечено. — Поднимаясь по лестнице, я подхватил припев: — «Мурашки, мурашки от взглядов милашки, а ты не веришь в мою любовь».

Эллен подкралась ко мне с книжкой в руках, заложенной между страницами пальцем. Я знаю ее повадку. Она задаст мне какой-нибудь вопрос, по ее мнению интересный для меня, а потом как бы невзначай выпалит то, что хотела сказать Мэри. Эллен торжествует, когда ей удается забежать вперед. Не назову ее сплетницей, но есть за ней такой грех. Я показал ей скрещенные пальцы:

— Чур, молчать!

— Но, папа…

— Чур! Сказано чур, значит, молчать, тепличная гвоздичка. — Я захлопнул за собой дверь и крикнул: — Моя ванная — моя крепость! — И услышал ее смех. Не верю детям, когда они хохочут над моими шутками. Я докрасна натер себе лицо и так яростно чистил зубы, что из десен выступила кровь. Потом побрился, надел чистую рубашку и ненавистный моей дочери галстук-бабочку, как бы подняв знамя восстания.

Моя Мэри вся дрожала от нетерпения.

— Ты просто не поверишь.

— Сео лео гиф хо плай онбирит. Говори.

— Марджи самый верный друг на свете.

— Цитирую: «…Человек, который изобрел часы с кукушкой, умер. Это не ново, но слышать приятно…»

— Ни за что не догадаешься… Она возьмет детей на свое попечение, чтобы мы с тобой могли уехать.

— Опять какой-нибудь трюк?

— Я ее не просила. Она сама.

— Да эти детки съедят ее заживо.

— Они ее обожают. В воскресенье она повезет их поездом в Нью-Йорк, переночует с ними у одной своей знакомой, а в понедельник поведет их в Рокфеллер-центр смотреть подъем нового флага с пятьюдесятью звездочками, потом будет парад и… и все прочее.

— Не верю своим ушам.

— Как это мило, правда?

— Очень мило. А мы с тобой убежим в Монток, мышка?

— Я уже звонила туда и просила оставить нам номер.

— Все как в бреду. Меня сейчас разорвет на части. Чувствую, как пухну, пухну.

Я хотел рассказать ей про лавку, но слишком большое количество новостей может вызвать несварение. Лучше подождать и выложить ей все это в Монтоке.

В кухню прошмыгнула Эллен.

— Папа, а розового камешка нет в горке.

— Он у меня. Вот здесь, в кармане. Возьми, положи его на место.

— Ты же не велел выносить его из дому.

— И не велю, под страхом смертной казни.

Она чуть ли не с жадностью вырвала у меня талисман и, держа его обеими руками, понесла в гостиную.

Мэри устремила на меня какой-то странный хмурый взгляд.

— Зачем ты его брал, Итен?

— На счастье, родная. И подействовало.

Третьего июля, в воскресенье, дождь лил весь день, как и полагалось, и его жирные капли были какие-то особенно мокрые. Мы пробирались по шоссе в извивающемся, точно червяк, потоке машин, немножко важничая и в то же время чувствуя себя беспомощными и потерянными, словно птицы, выпущенные из клетки на волю и испугавшиеся, когда эта воля вдруг показала им свои зубы. Мэри сидела очень прямо, и от нее пахло только что выглаженным полотном.

— Ты довольна? Тебе весело?

— Я все время прислушиваюсь, как там дети?

— Знаю. Моя тетушка Дебора называла это тоской в веселье. Лети, птица моя! Вот эти оборочки у тебя на плечах — это твои крылья, дурочка.

Она улыбнулась и прижалась ко мне.

— Приятно, а все-таки я прислушиваюсь — как там дети? Интересно, что они сейчас делают?

— Все что угодно, только не думают о том, что делаем мы.

— Да, верно. Им это не интересно.

— Так давай перещеголяем их. Я увидел твою трирему, о нильская змейка, и понял: наш день настал. Сегодня вечером Октавиан будет просить хлеба у какого-нибудь греческого пастуха.

— Бог знает что ты болтаешь. Аллен никогда не смотрит, куда идет. Может побежать прямо на красный свет.

— Да, да! А бедная наша хромоножка Эллен. Правда, сердце у нее золотое, и личиком она недурна. Может, кто-нибудь и полюбит ее, а ногу ей ампутируют.

— Ну, дай мне поволноваться немножко. Мне так лучше.

— Блестяще сформулировано. Ну что ж, давай вдвоем представим себе все ужасы, которые могут случиться.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю. Но вы сами, ваше высочество, принесли в нашу семью гемофилию. Она передается по женской линии. В результате у нас с вами двое гемофиликов.

— Ты самый нежный отец на свете.

— Виновен я! Таких скотов не сыщешь, брат, нигде.

— Я тебя люблю.

— Вот такие волнения я одобряю. Посмотри направо. Видишь, как песок маленькими твердыми волнами набегает на дорогу из-под вереска и дрока? Дождевые капли ударяются о землю и отскакивают от нее мельчайшими брызгами, как туман. Мне всегда казалось, что здесь похоже на Дартмур или Эксмур, хотя и то и другое я видел только на картинках. Знаешь, первый девонский человек, вероятно, почувствовал бы себя в этих местах как дома. Интересно, призраки здесь бродят?

— Если не бродят, так ты их вполне заменишь.

— Комплименты хороши, когда они от всего сердца.

— Сейчас не до этого. Справа должен быть поворот. Смотри, когда будет указатель с надписью «Муркрофт».