– Есть еще доверенные лица, – добавила Татьяна. – Но
тут вы запутались, Сергей Леонидович, я следователь, а не оперативник. Агентура
– это у оперативников. А я вот с бумажками все больше вожусь. Давайте-ка
вернемся к тому времени, когда ваш покровитель вас подцепил. Чем вы тогда
занимались?
– А ничем.
– Совсем ничем?
– Совсем. Перебивался случайными заработками.
– А жили где?
– Нигде.
– Как это – нигде?
– Вот так. Нигде. Отец помер от пьянства, мать квартиру
быстренько продала и к новому хахалю свалила, они эти деньги вместе до сих пор,
наверное, пропивают. Я потому и школу бросил еще в девятом классе. Жить негде,
спать негде, мотался по подвалам да по случайным знакомым. Лучше всего было,
конечно, к притону какому-нибудь присосаться, у него хоть адрес постоянный
есть, пока не накроют, конечно. Вот тут меня дядя Петя и зацепил.
Значит, дядя Петя. Уже что-то. При необходимости его можно
разыскать, сотрудник, ведущий линию наркотиков, по имени Петр, уволился из
органов в девяносто четвертом году. Вполне реально.
– И дальше что?
– Ну ничего. Как очередную облаву провели, всех, кого
нужно, повылавливали, меня через пару дней выпустили, и я стал ждать, когда мне
дядя Петя сигнал подаст. Он обычно советы мне давал, где пожить пристроиться
или хотя бы переночевать несколько дней. Иногда в общежитие какое-нибудь меня
приладит, и так далее. А тут смотрю – тишина. Неделя, вторая, хорошо еще – лето
было, так я то на лавочке посплю, то вообще на земле. А его все нет и нет. У
меня, сами понимаете, проблемы назревают, я ж жил как все, денег не
зарабатывал, в долг брал, потом наркотой отдавал. Наркоту-то мне дядя Петя
подбрасывал после каждой облавы, так что я обычно с долгами рассчитывался. А
тут у меня долгу долларов на семьсот, я два месяца за счет одного кореша пил,
ел, гулял, жил в долг и был уверен, что отдам. И – ничего. Кореш наезжать
начинает, угрозы там всякие и так далее. А я от ночевок на улице заболел, вы же
знаете, у нас воздух сырой. Почки застудил, ноги болят – видно, ревматизм,
сверху – бронхит, лекарства купить не на что. Короче говоря, не жизнь, а одно
сплошное большое удовольствие. Сердце начало прихватывать по два раза в день.
Один раз меня какая-то сердобольная тетка пожалела и целый патрончик валидола
дала. Просто подарила. И нитроглицерина упаковку отстегнула. Только благодаря
этому и не сдох под кустом. Так и жил, пока к Софье Илларионовне не попал.
– А как вы к ней попали?
– Обыкновенно. Валялся на лавочке с приступом.
Старушонка какая-то подходит, приличная такая, и начинает меня жалеть. Я-то уже
в норму приходить начал, валидол рассосал, и вдруг такая слабость меня одолела
– прямо жуть. Расплакался я на груди у этой старушонки. Жить мне, говорю,
негде, и болезнь меня точит неизлечимая, и сам я весь с головы до ног никому не
нужный. А она меня слушала-слушала да и говорит: «Ты посиди здесь, сынок, я
минут через десять вернусь». Ушла, вернулась и повела меня к Софье. Вот,
говорит, сынок, твой шанс, может быть, в этой жизни единственный. Ты сильно
болеешь, нельзя тебе на улице оставаться в таком состоянии. Софья Илларионовна
тебя подлечит, а там посмотрите, как будет. Только я в тот момент не верил, что
она может меня вылечить.
– Почему же?
Татьяне с каждой минутой становилось все интереснее. Неужели
Суриков и другим следователям все это рассказывал? Что это, красивая байка,
романтическая и сентиментальная, на сочинение которых так щедры бывают
уголовники, или действительная история? Если верить показаниям работников
универсама «Балтийский», то это вполне может оказаться правдой. Постоянные
звонки домой, чтобы справиться о самочувствии Бахметьевой, поиски самого
лучшего врача… Но, с другой стороны, эта трогательная сказочка как-то не
вяжется с образом полуграмотного глуповатого паренька с дурацкой ухмылкой на
лице.
– Почему вам не верилось, что Бахметьева сможет вас
вылечить?
– Ой, да вы бы видели ее! – Суриков судорожно сделал
последнюю затяжку и раздавил окурок в пепельнице. – Старушка – божий одуванчик,
маленькая, худенькая, в платочке, без зубов, на носу очечки, знаете,
кругленькие такие, какие в тридцатые годы носили. Сама совсем беспомощная, какое
уж там лечение.
Очечки, какие в тридцатые годы носили. Откуда ж ты, Сережа
Суриков, семьдесят четвертого года рождения, знаешь, какие очки тогда носили?
Для любого другого человека ответить на этот вопрос было бы просто: мол, кино смотрел,
книжки читал. Но такой парень, как Суриков, фильмов про тридцатые годы
наверняка не смотрел. Ведь где такие фильмы можно теперь увидеть? Только по
телевизору. Да и кто их смотрит? Кто угодно, только не молодежь, это уж точно.
Разве похож Суриков на мальчика, который будет сидеть на уютном диване перед
телевизором и с упоением смотреть старое кино? Нет, не похож. Совсем не похож.
– И что же было дальше? – тихо спросила Татьяна.
* * *
У него не было сил ни удивляться, ни сопротивляться. Ему
было очень плохо, сердце колотилось как бешеное, да и температура была,
наверное, под сорок. Поэтому Сергей послушно позволил уложить себя в постель.
Кровать была старая, пружинная, с никелированными набалдашниками. Сережа таких
и не видел никогда. Несмотря на озноб, ему стало так хорошо, что он мгновенно
уснул в этой чистой постели, под теплым одеялом. Он проспал, похоже, несколько
дней. Правда, он часто просыпался, с удивлением обнаруживал, что чувствует себя
намного лучше, и через три минуты снова проваливался в сон. И каждый раз,
открывая глаза, он видел перед собой морщинистое старушечье лицо в круглых
старомодных очках и с провалившимися в беззубый рот губами. Лицо было добрым и
одновременно очень серьезным.
Наконец он отработал весь скопившийся «недосып» и проснулся
окончательно, испытывая острый голод. Старушка по-прежнему была рядом, и Сергей
понял, к своему ужасу, что не помнит ее имени. Та бабка, которая привела его
сюда, как-то ведь назвала хозяйку, но он был тогда в таком состоянии, что почти
ничего не слышал и не понимал.
– Вы кто? – без обиняков спросил он.
– Меня зовут Софья Илларионовна. Я тебя выхаживаю, –
сообщила старушка спокойно и деловито.
– Давно?
– Шестой день пошел. Очень ты себя запустил, много в
тебе всякой хвори. Но ты не беспокойся, все, что еще можно для тебя сделать, я
сделаю. Тебя как зовут?
– Сережей.
– Ну вот и славно, – почему-то обрадовалась старушка. –
Стало быть, Сережей. Очень хорошо. Есть небось хочешь?
– Очень, – признался Сергей.
– Сейчас принесу.
– Да не надо, – он откинул одеяло и попытался встать с
кровати, – я сам.
– Куда сам? – насмешливо сказала Софья. – Ты ж два
метра не дойдешь, свалишься. Не веришь – попробуй, только имей в виду, если на
пол упадешь, так и останешься лежать, мне тебя не поднять, силы не те.