Две недели в другом городе - читать онлайн книгу. Автор: Ирвин Шоу cтр.№ 27

— Мы все благодарны вам, мистер Эндрюс, — торжественным тоном произнес Холт, — за то, что вы согласились приехать сюда и помочь нам выбраться из того затруднительного положения, в которое поставил нас мистер Стайлз.

— Приглашение в Рим оказалось для меня приятным сюрпризом, — признался Джек.

— Мистер Делани поведал мне историю вашей жизни, — продолжал Холт, — и я рад, что имею сегодня возможность поделиться с вами некоторыми своими мыслями. Я знаю, что вы работаете в государственном аппарате.

— В НАТО, — уточнил Джек.

— Ну, это то же самое. — Холт отказывался различать организации, которые содержатся общественной казной.

Он улыбнулся, сверкнув вставными зубами.

— Надеюсь, что ваше чувство долга не заставит вас сообщить властям все, что я говорил сегодня о налогах.

— Ваше отношение к налогам, мистер Холт, я унесу с собой в могилу, — торжественно заявил Джек.

Холт непринужденно рассмеялся.

— Было бы хорошо, если бы все чиновники в правительстве обладали вашим чувством юмора, Джек. — Он бросил на Эндрюса неуверенный взгляд. — Вы позволите называть вас Джеком? Знаете, у нас в Оклахоме, среди нефтедобытчиков…

— Разумеется.

— Меня все называют Сэмом, — почти застенчиво сказал Холт, он словно просил об одолжении.

— Да, Сэм.

— Ecco, — произнес Тассети, с сердитым видом посмотрев на танцующих; он вытянул губы, точно собирался плюнуть. — La plus grande puttain de Roma. La principessa.

Джек тоже взглянул на площадку для танцев. Двадцатилетняя светловолосая девушка с конским хвостом, прыгавшим по ее обнаженным плечам, танцевала с невысоким толстяком лет тридцати. На ней было белое платье.

— Что он сказал? — спросил Холт. — Что сказал итальянец?

— Это самая известная в Риме проститутка, — перевел Джек. — Принцесса.

— Да? — сухо произнес Холт.

Выждав из вежливости мгновение, он повернулся и поглядел на девушку.

— Она очень мила, — сказал он. — Прелестная девушка.

— Elle fasse tutti, — добавил Тассети. — Ell couche avec son fratello.

— Что он говорит? — снова спросил Холт.

Джек заколебался. Сейчас ты в Риме, Сэм, подумал он, терпи и привыкай.

— Она делает все, — бесстрастно поведал Джек. — Она спит со своим братом.

Холт окаменел. Краска медленно поднялась от его шеи к щекам, достигла лба.

— Я полагаю, люди не должны распространять такие сплетни, — с трудом выговорил он. — Уверен, это всего лишь беспочвенные слухи. — Холт с тревогой посмотрел на жену. — Слава Богу, Мама не слышала. Это испортило бы ей вечер. Извините меня, Джек.

Поднявшись, он обошел стол, придвинул свободное кресло, сел возле жены, точно желая защитить ее от чего-то, и, улыбнувшись, взял миссис Холт за руку. Спустя минуту, когда принцесса и ее кавалер покинули площадку, Холт повел жену танцевать. Джек с удивлением отметил, что танцуют они умело: Холт с легкостью и мастерством исполнял сложные движения румбы. Должно быть, они тратят немало времени на уроки танцев, подумал Джек. Чтобы оторвать ее от бутылки, он готов, похоже, на все.

— Ессо, — грустно сказал Тассети, указывая на седого мужчину с лицом кардинала, который танцевал с девушкой в красном платье, — le plus grand voleur de Roma. [29]

С дальнего конца стола, где сидели Делани и Барзелли, донесся взрыв хохота. Тачино только что кончил рассказывать какую-то историю. Итальянец сидел, посмеиваясь, а Делани сказал:

— Иди сюда, Джек, послушай это.

Джек встал, радуясь предлогу уйти от Тассети, награждавшего посетителей клуба нелестными титулами. Делани освободил для Джека место на краю стола и произнес:

— Марко рассказывал нам о своем отце. Марко, повтори для Джека.

— Allora, [30] — радостно улыбаясь, сказал Тачино, бодрый и полный энергии, словно школьник; он постоянно жестикулировал и говорил по-английски бегло, но с комичным итальянским акцентом. — Allora, моего отца зовут Себастьяно. Ему не то семьдесят три, не то семьдесят шесть, волосы у него белые как снег, а спина абсолютно прямая. Он всю жизнь гоняется за девчонками, просто помешан на них, понимаете, он южанин; отец уже пятьдесят лет сводит мою мать с ума. В его последний день рождения она заявила: «В этом году, Себастьяно, я, наверно, брошу тебя навсегда, мне надоели твои похождения». Она заставила его поклясться при священнике, что больше никаких девчонок не будет, после чего мы вручили ему подарки. Я купил отцу «фиат» и «лейку»: он фотографирует собор Святого Петра. Но его похождения не прекратились. Каждый день он появляется у меня в студии, чтобы выпить с сыном чашку кофе и показать новые снимки. Этот файв о'клок стал традицией. Каждый день сотрудники студии ждут, когда появится старик. Проходя через ворота и зная, что на него смотрят, он поднимает над головой палец — вот так.

Тачино поднял руку над головой, вытянув вверх указательный палец.

— Знаете, что это значит? Нет? А сотрудники знают и всегда смеются. Каждый день снизу в мой кабинет доносится смех, и я знаю, что через пару минут отец появится на пороге. Его жест означает следующее: сегодня он имел одну девушку один раз. Мои служащие его обожают, они смеются вместе с ним и говорят: «Старый Себастьяно — молодчина, он доживет до ста лет». И вот однажды, — Тачино резко сутулит спину, опускает плечи, глаза его гаснут, он превращается в немощного старца, стоящего на краю могилы, — мой папа прибывает ко мне в студию, но смеха не слышно. Вид у него такой печальный, словно он только что похоронил своего лучшего друга, которого, несомненно, ждет ад. Я молчу. Мы, как всегда, пьем кофе. Он не показывает мне фотографии. Потом медленно покидает кабинет. Проходит месяц, папа ежедневно появляется в студии, он двигается еле-еле, смеха у ворот не слышно, мои люди смотрят на него с грустью, они говорят: «Бедный Себастьяно, теперь он не доживет до ста лет, дай ему Бог дотянуть до весны». Мама помолодела на десять, двадцать лет. Она набрала вес, стала хохотать как девчонка и играть в бридж, купила себе три новые шляпы с цветами. Мне жаль папу, он потерял прежнюю осанку, почти не ездит на «фиате». Я думаю: «Папа совсем плох, конец близок». Я пытаюсь заставить его сходить к доктору, но он говорит мне: «Закрой свой поганый рот. Не хватало еще, чтобы мои дети начали учить меня, как я должен жить». За последние тридцать лет я впервые услышал от отца резкое слово. Я заткнулся. Погрустнел, не раскрываю рта. И вот сегодня, в пять часов, я слышу громкий хохот, потом аплодисменты; папу встречали, как героя войны. Я выглянул в окно — он шел через ворота, прямой как палка, волосы стоят торчком, словно накрахмаленные, на лице — улыбка от уха до уха, рука поднята. Пальцы расставлены в виде буквы V. — На лице Тачино появилась нежная, добрая улыбка. — Сегодня он показал два пальца.