Путешествия с тетушкой - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Грин cтр.№ 42

– Конечно, милый, – сказала Мелани и улеглась рядом без единого слова недовольства. – Хороших тебе снов. – Тут она заметила вату на щеках. – Бедненький ты мой, порезался. Сейчас твоя Мелани промоет тебе ранки. – И добрых десять минут она возилась с его физиономией, промывая порезы спиртом и заклеивая пластырем, как будто ничего особенного не произошло. – Какой у тебя смешной вид, – добавила она весело и беззаботно. И как рассказывал твоему отцу Уильям, поцелуй, который она запечатлела на кончике его носа, был совершенно невинный поцелуй. – Милый, смешной Уильям. Я способна все тебе простить.

И вот тут Уильям потерял всякую надежду. Идеальная она была жена, ничем не пробрать… Твой отец повторял, что слово «простить» отдавалось в ушах Уильяма, как колокольный звон в Ньюгейте, возвещающий казнь.

– Значит, ему так и не удалось развестись? – поинтересовался я.

– Он скончался много лет спустя на руках у Мелани, – ответила тетушка Августа, и мы доели яблочный пирог в полном молчании.

На другое утро, такое же пасмурное, что и накануне, мы с тетушкой Августой поднимались по отлогому склону к кладбищу. На лавчонке висело объявление: «Deuil en 24 heures» [траур за сутки (франц.)]; из кабаньей туши, вывешенной перед дверью мясной лавки, капала кровь, и записка, приколотая к морде кабана, призывала: «Retenez vos morceaux pour jeudi» [закажите нужную вам часть на четверг (франц.)], но моей душе четверг ничего не говорил, да и тетушкиной не многим больше.

– «Праздник цветочка» [имеется в виду День св.Терезы из Лизье (Терезы Мартэн, 1873-1897), прозванной «Цветочком из Лизье»], – прочла она, заглянув в требник, который взяла с собой для столь подходящего случая, – но тогда при чем тут кабан? Еще есть праздник Святого Фомы из Херефорда, умер он в изгнании в Орвието, но, по-моему, даже англичане про такого не слыхали.

На воротах Верхнего города была прибита мемориальная доска в память погибших героев Сопротивления.

– Погибшие в действующей армии автоматически становятся героями, так же как погибшие за веру становятся мучениками, – проговорила тетушка. – Да взять хотя бы этого святого Фому. На мой взгляд, ему просто повезло, что он умер в Орвието, а не в Херефорде. Уютное цивилизованное местечко даже сейчас, и климат там несравненно лучше, и превосходный ресторан на улице Гарибальди.

– Вы действительно исповедуете католичество? – с интересом спросил я.

Тетушка ответила с готовностью и очень серьезно:

– Да, дорогой, только я верю не во все, во что верят католики.

Разыскать могилу отца на этом громадном сером кладбище было все равно что найти частный дом без номера в Камден-таун. Сюда доносился снизу шум поездов, лабиринт могил обволакивало дымом из труб Верхнего города. Какой-то человек, вышедший из домика, тоже напоминавшего склеп, вызвался проводить нас. Я принес с собой венок из живых цветов, хотя тетушка сочла мой поступок несколько экстравагантным.

– Они будут бросаться в глаза, – заметила она. – Французы имеют обыкновение вспоминать о покойниках раз в году, в День поминовения усопших. Опрятно и удобно, как причастие на Пасху.

И в самом деле я увидел очень мало цветов, даже иммортелей, среди всех ангелов и херувимов, мало их было около бюста лысого мужчины, похожего на лицейского профессора, и на громадной могиле, где в соответствии с надписью покоилось «Семейство Флажолетт». На глаза мне попалась эпитафия, написанная по-английски: «В память о моем любящем сыне Эдварде Роудзе Робинсоне, умершем в Бомбее, где и похоронен», однако ничего английского в его пирамиде не было. Уж наверное мой отец предпочел бы английское кладбище с замшелыми камнями, полустертыми надписями и цитатами из благочестивых стихов этим черным блестящим плитам, положенным на века, неподвластным никакому разрушительному воздействию булоньской погоды, с одинаковыми надписями, точно копии одной газеты: «A la memoire…», «Ici repose le corps…» [В память… Здесь покоится тело… (франц.)]. И на всем этом бездушном кладбище, кажется, не было никого, кроме нас да тщедушной пожилой особы в черном, стоявшей склонив голову в конце длинного прохода, словно одинокая посетительница провинциального музея.

– Je me suis trompe [я ошибся (франц.)], – сказал наш провожатый и круто повернул назад, к могиле, возле которой стояла пожилая особа, по всей видимости погруженная в молитву.

– Что за чудеса! Тут еще кто-то скорбит… – проговорила тетушка Августа. И в самом деле, на мраморной плите лежал венок вдвое больше моего, сплетенный из тепличных цветов вдвое дороже моих. Я положил свой венок рядышком. Надпись оказалась частично прикрытой, только конец торчал, будто восклицание: «…чард Пуллинг» и дата «октября 2, 1923».

Пожилая особа взглянула на нас с изумлением.

– Qui etes-vous? [Кто вы? (франц.)] – вопросила она.

Произношение было не совсем французским, и моя тетушка с той же прямотой парировала по-английски:

– А вы кто?

– Мисс Патерсон, – отвечала она с робким вызовом.

– Какое отношение к вам имеет эта могила? – продолжала свой допрос тетушка.

– Я прихожу сюда в этот день уже больше сорока лет и никого из вас никогда не видела.

– У вас есть какие-то права на эту могилу?

Что-то в манере незнакомки действовало тетушке на нервы, может быть ее робкая воинственность, ибо тетушка не выносила никакой слабохарактерности, даже скрытой.

Загнанная в угол, противница дала отпор.

– Первый раз слышу, что надо иметь право ходить на могилу.

– За могилу, как и за дом, кто-то платит.

– А если дом уже сорок лет стоит заброшенный, я думаю, даже посторонний…

– Кто вы такая? – повторила тетушка.

– Я уже сказала. Мисс Патерсон.

– Вы знали моего зятя?

– Вашего зятя? – воскликнула незнакомка. Она перевела взгляд на венок, потом на меня, потом на тетушку.

– А это, уважаемая, сын Ричарда Пуллинга.

– Семья. – Она произнесла это слово с испугом, как будто оно означало «враги».

– Так что, вы понимаете, – продолжала тетушка, – мы-то имеем определенные права.

Я не мог понять, отчего тетушка взяла такой резкий тон, и счел нужным вмешаться.

– С вашей стороны очень любезно приносить на могилу моего отца цветы. Вероятно, вам кажется странным, что я ни разу здесь не побывал…

– Это очень характерно для всех вас, – отозвалась мисс Патерсон, – для всех вас. Ваша мать даже не приехала на похороны. Была только я одна. Я и консьерж гостиницы. Добрый человек. – На глаза ей навернулись слезы. – Был дождливый, очень дождливый день, и консьерж взял с собой большой зонтик…

– Значит, вы знали моего отца. Вы были здесь, когда…

– Он тихо-тихо умер у меня на руках. – Мисс Патерсон имела обыкновение повторять слова, как будто она привыкла читать вслух детям.