- Браво, Сифакас! - кричали вокруг, а юные девушки затрепетали и опустили глаза. Но юноша уже плясал, молча, ни на кого не глядя, диковатый и строгий, прижав левую ладонь к тонкой и крепкой талии.
Вдруг танцы остановились, сюда бежал старый церковный сторож, Андрулио, с воздетыми к небу руками.
- Вдова! Вдова! Вдова! - кричал он срывающимся голосом.
Сельский полицейский Манолакас бросился первым, прервав танец. С площади видна была церковь, всё ещё украшенная миртом и лавром. Танцоры остановились, кровь прилила к головам, старики поднялись со скамеек. Фанурио положил лиру на колени, вытащил апрельскую розу из-за уха и вдохнул её аромат.
- Где же она, старина Андрулио? - кричали все, кипя яростью. - Где она?
- Там, в церкви, только что вошла, проклятая; она несла охапку цветов лимона.
- Пошли туда, ребята! - крикнул полицейский, бросившись первым.
В эту минуту на пороге церкви появилась вдова с чёрной косынкой на голове. Она перекрестилась.
- Несчастная! Шлюха! Преступница! - кричали на площади. - Она совсем обнаглела! Она, обесчестившая всю деревню!
Одни, вслед за сельским полицейским, бросились к церкви, другие, что стояли выше, стали бросать в неё камнями. Кто-то попал ей в плечо. Женщина вскрикнула, прижала ладони к лицу и нагнувшись, устремилась вперёд, пытаясь скрыться. Однако парни уже подбежали к дверям церкви, Манолакас вытащил свой нож.
Вдова подалась назад, пронзительно вскрикнув, согнулась пополам и побежала, спотыкаясь, чтобы укрыться в церкви. Но на пороге уже стоял старый Маврандони, уперев руки в косяки.
Вдова отпрыгнула влево и прижалась к огромному кипарису, стоявшему во дворе. В воздухе просвистел камень, попавший ей в голову и сорвавший косынку. Волосы её рассыпались по плечам.
- Во имя Господа Бога! Из любви к Богу! - кричала она, прижимаясь изо всех сил к кипарису. Наверху, на площади, вытянувшись в нитку, девушки кусали свои белые платки и жадно вглядывались. Старики, повиснув на изгородях, пронзительно кричали:
- Убейте её, ну! Убейте же её!
Два парня бросились к ней, разорвав её чёрную блузку, грудь белая как снег, обнажилась. Из раны на голове текла кровь на её лоб, щёки и шею.
- Ради любви к Господу! Ради любви к Всевышнему! - кричала она, задыхаясь.
Струйки крови, сверкающая белизной грудь возбудили парней. Они выхватили ножи.
- Остановитесь! - крикнул Манолакас. - Она принадлежит мне!
Маврандони, всё ещё стоя на пороге церкви, поднял руку. Все замерли.
- Манолакас, - сказал он глухим голосом, - кровь твоего племянника взывает! Дай ей покой! Я спрыгнул с изгороди, на которую вскарабкался, и бросился к церкви, но, споткнувшись, грохнулся во весь рост.
В эту минуту мимо прошёл Сифакас. Он наклонился, ухватил меня за шиворот, как котёнка, и поставил на ноги.
- Чего тебе здесь надо, форсун? - сказал он. - Убирайся отсюда!
- Тебе не жаль её, Сифакас? - спросил я. - Сжалься над ней.
Дикий горец рассмеялся:
- Что я, баба, чтобы жалеть! - ответил он. - Я мужчина!
И в один миг он уже был во дворе церкви. Я ринулся ему вслед.
Все окружили вдову. Наступила тишина. Слышно было только сдавленное дыхание несчастной жертвы.
Манолакас перекрестился, шагнул вперёд и занёс свой нож. Наверху, прижавшись к изгороди, радостно визжали старухи, девушки закрыли лица платками.
Вдова подняла глаза, увидела над собой нож и завыла, как зверь. Она соскользнула к основанию кипариса и втянула голову в плечи. Волосы её рассыпались по земле, блестящие, шелковистые.
- Взываю к справедливости Господа! - воскликнул, перекрестившись, старик Маврандони.
В это мгновение за нашими спинами раздался грубый голос:
- Опусти свой нож, убийца!
Все в изумлении обернулись. Манолакас поднял голову - перед ним, размахивая руками, стоял Зорба.
- Скажите, и вам не стыдно? - со злостью крикнул он. - Какие смелые! Целая деревня собралась, чтобы убить одну женщину! Вы опозорите весь Крит, поостерегитесь!
- Занимайся своими делами, Зорба! И не лезь в наши! - взревел Маврандони. Повернувшись к своему племяннику, он сказал:
- Манолакас, во имя Христа и Пресвятой Девы, покарай её!
Манолакас рванулся. Схватив вдову за руку, он бросил её на землю и, придавив коленом, замахнулся ножом. Зорба кинулся к Манолакасу и своей обмотанной большим платком рукой попытался вырвать нож.
Вдова поднялась на колени, надеясь спастись, но жители деревни держались плотным кольцом вокруг двора; увидев, что вдова пытается убежать, они двинулись вперёд, и круг сузился.
Тем временем Зорба молча боролся с полицейским, ловкий, решительный, хладнокровный. Стоя около двери, я с ужасом следил за дракой.
Лицо Манолакаса посинело от злости. Сифакас и ещё один великан спешили ему на помощь. Но рассвирепевший Манолакас, дико вращая глазами, закричал:
- Назад! Назад! Не подходи!
Озлобленный, он снова бросился на Зорбу, ударив его, словно бык, головой.
Зорба молча закусил губу. Он зажал как в тиски, правую руку деревенского полицейского и, отстраняясь то влево, то вправо, уклонялся от ударов головой. Рванувшись, обезумевший Манолакас вонзился зубами в ухо Зорбы и потянул что есть силы. Потекла кровь.
- Зорба, - воскликнул я в ужасе, бросаясь ему на помощь.
- Уходи прочь, хозяин! - крикнул он мне. - Не вмешивайся в это дело!
Кулаком он нанёс страшный удар в низ живота Манолакаса. Дикий зверь тотчас выпустил добычу. Зубы его разжались, освобождая наполовину оторванное ухо. В посиневшем лице не было ни кровинки. Одним ударом Зорба повалил Манолакаса наземь; вырвав у него нож, он сломал его пополам.
Зорба платком отёр кровь, текшую из уха, вытер потное, забрызганное кровью лицо. Потом он выпрямился, огляделся опухшими красными глазами и крикнул вдове:
- Встань, пойдём со мной!
И он направился к воротам.
Вдова поднялась, собрав все свои силы, чтобы кинуться за ним. Но она опоздала. На неё, подобно коршуну, набросился старый Маврандони. Опрокинув её, он накрутил на руку длинные чёрные волосы и одним взмахом ножа отсёк ей голову.
- Я возьму грех на себя! - крикнул он и бросил голову жертвы к порогу церкви, после чего перекрестился. Зорба обернулся и в ярости вырвал клок волос из своих усов. Я подошёл, сжал ему руку. Он посмотрел на меня, две крупные слезы повисли на его ресницах.
- Пойдём отсюда, хозяин! - произнёс он сдавленным голосом.
В этот вечер Зорба отказался от еды: «Всё сжалось, ничего не лезет». Он промыл ухо холодной водой, намочил кусочек ваты в раки и наложил повязку. Сидя на своём матрасе, он обхватил голову руками и о чём-то думал.