Ожидание ребенка сплотило семью, но лишь до тех пор, пока ребенок не появился на свет. Пока Лилли приходила в себя после родов, Датч начал встречаться с женщиной-полицейским. Когда Лилли обвинила его в измене, точно зная, что измена имела место, он стал все отрицать, утверждал, что ее подозрения вызваны переутомлением, послеродовой депрессией, приливами молока и гормональной нестабильностью. Эти издевательские утверждения оскорбили ее куда больше, чем его неуклюжая ложь.
Посреди этих супружеских баталий Эми представляла собой как бы нейтральную территорию, на которой они могли сосуществовать. Она порождала столько любви, что рядом с ней их жизнь казалась почти нормальной. Радуясь дочке, они забывали прошлые ссоры и обиды. В разговоре они избегали тем, вызывавших трения. Их уже нельзя было назвать счастливой парой, но, по крайней мере, их отношения обрели некую устойчивость.
А потом Эми умерла. Ослабленные опоры брака быстро рухнули под грузом горя. Их отношения стали стремительно ухудшаться. Лилли показалось, что хуже уже не будет.
Она ошиблась. Стало гораздо хуже.
Теперь, вспоминая случай, нанесший, по ее мнению последний удар по их браку, Лилли вздрогнула, инстинктивно сжалась в комок и зарылась лицом в подушку.
Через несколько секунд она опомнилась и сказала себе что ее брак с Датчем остался в прошлом. И нечего опять перебирать все обиды. Вчерашний день стал знаменательным в ее освобождении от Датча. Она больше не была с ним связана ни чувствами, ни по закону и могла смело смотреть в будущее, не оглядываясь на прошлое.
И в этот самый момент в ее жизни вновь появился Бен Тирни. Лилли чудилось, что в этом есть какая-то ирония. Он появился в тот самый день, когда она официально стала свободной. Прошлым вечером он пробудил в ней не просто глубоко уснувшую чувственность, а сексуальный голод. От его поцелуя у нее звенело в ушах.
При первой встрече она ощутила влечение в тот самый миг, как он улыбнулся ей со своего сиденья в скрипучем, проржавевшем старом автобусе. В тот день на реке все в нем приводило ее в восхищение. Его внешность? Еще бы! Что там могло не понравиться? Но ей понравился он сам: его ум, непринужденность в общении, та легкость, с которой он говорил на любую тему.
Она была не одинока в своем интересе, другие члены их группы быстро признали в нем лидера. Девчонки из колледжа не скрывали своей влюбленности, говорливый хвастун-всезнайка — такие бывают в любом походе, — поначалу не скрывавший своей зависти к мастерскому обращению Тирни с веслом, к концу дня уже спрашивал у него совета. Тирни умел располагать к себе людей, не прикладывая никаких видимых усилий. Все быстро стали его приятелями.
А вот сам он оставался загадкой.
Он сближался с людьми, приглашая их поговорить о них самих, но сам о себе ничего не рассказывал. Может быть, именно этот парадокс делал его таким загадочным и неотразимым.
Лилли вздрогнула, когда слово «неотразимый» пришло ей на ум. В нем ей вдруг почудилось нечто зловещее. Но это как нельзя лучше выражало самую суть привлекательности Тирни. Дважды случай свел ее с ним, и уже во второй раз что-то в ней отзывалось на его неотразимое обаяние, отзывалось с такой силой, что она сама пугалась своей реакции.
С первого взгляда, которым они обменялись, Лилли и Тирни двигались к вчерашнему поцелую на ночь. Разными путями, но неумолимо. И когда он поцеловал ее, это показалось ей неизбежностью, просто отложенной на несколько месяцев.
Такого поцелуя стоило дожидаться. Она и сейчас будто ощущала на своих щеках прикосновение его крупных пальцев, когда он запрокинул ей лицо, его дыхание у себя на губах, его язык, проникнувший в ее рот. Вот и сейчас она снова почувствовала, как волна желания начала подниматься у нее внутри.
Стараясь производить как можно меньше шума, Лилли повернулась и посмотрела на него. И невольно улыбнулась. Диван был слишком мал для него. Его колени лежали на диванном валике, ноги свисали почти до пола. Ему пришлось скатать подушку и подложить ее себе под шею, чтобы немного приподнять голову.
Тирни был укрыт одеялами до подбородка, за ночь потемневшего от щетины. Его кожа годами подвергалась воздействию ветра и солнца, но суровая закалка пошла ему на пользу. Ей нравились морщинки, лучиками расходившиеся от его глаз. Губы у него были немного обветренные. Это ей хорошо запомнилось, когда он ее поцеловал.
Кстати, а почему он не продолжил то, что начал? Почему хотя бы не спросил у нее разрешения поцеловать ее еще раз? Она же ясно дала понять, что больше не питает романтических чувств к Датчу! Он мог бы догадаться, что у нее больше никого нет, но…
Ее мысли соскочили с рельсов.
У нее-то больше никого нет, а как насчет самого Тирни?
Он не носил обручального кольца. При первой встрече он не упоминал о жене, о какой бы то ни было женщине что-то значившей для него. Правда, она не спрашивала. Он пригласил ее на свидание в тот день, но это тоже ничего не значило. Женатые мужчины сплошь и рядом назначали свидания другим женщинам.
Вчера вечером он тоже не упоминал о жене или подруге, которая стала бы о нем беспокоиться, если бы он не вернулся к ужину. Но откуда ей было знать, может, кто-то отчаянно мечется из угла в угол, гадая, где он и с кем, точно так же, как она когда-то металась, поджидая Датча. Это бывало так часто, что она сбилась со счета.
До чего же она была наивна, полагая, что в его жизни нет женщины! Мужчина с такой внешностью? Лилли, спустись на землю!
Ее взгляд переместился с Тирни на рюкзак, все еще лежавший под столом, куда он забросил его вчера вечером, сказав, что там нет ничего такого, что могло бы им пригодиться.
Что ж, надо посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь такого, что может прояснить ситуацию с этим интересным свободным мужчиной.
* * *
— Скотт!
— Что?
— Вставай!
— Что?
— Я сказал, вставай!
Скотт перевернулся на спину и с трудом разлепил глаза. Уэс стоял в дверях его спальни, глядя на сына с неодобрением. Скотт приподнялся на локте и посмотрел в окно. Белым-бело. Даже забора, огораживающего задний двор, не было видно.
— Разве занятия в школе не отменили?
— Конечно, отменили. Но ты напрасно думаешь, что будешь весь день валяться, отлеживая себе зад. Поднимайся. Жду тебя в кухне. У тебя есть три минуты.
Уэс оставил дверь открытой, давая понять сыну, что не даст ему снова заснуть. Скотт, выругавшись, откинулся на подушку. Даже в такой день ему отказывают в праве на отдых. Все в этом чертовом городе могут отсыпаться сколько душе угодно, но только не он, тренерский сынок.
Скотту хотелось укрыться одеялом с головой. Он мог бы проспать целый день, если бы только его оставили в покое. Но если он не появится в кухне через три минуты, ему придется дорого за это заплатить. Несколько лишних минут в постели не стоили таких мучений.