Мечты о женщинах, красивых и так себе - читать онлайн книгу. Автор: Сэмюэл Беккет cтр.№ 42

Итак, con moto, [387] нельзя терять ни минуты, а то скука захлестнет нас, мы прибываем к точке, которую следует назвать отправной — a quo, [388] ею не побрезговал бы и Ватто, не ради нас самих, мы остаемся там, где есть, но ради нетерпеливых молодых социологов, которых среди нас предостаточно (Меррион Pay, Портобелло, св. Мария, далее passim), [389] и в особенности ради тех нескольких серьезных молодых людей, которые не забыли поразительную фразу парижского ученого — повелителя тех, кому не терпится высказать свое мнение, — бородатого и доброго малого: нужно начинать перечитывать Прудона или, пожалуй, нужно сызнова начинать читать Прудона. Ему всего лишь нужно поместить себя в средоточие, всего лишь подпоясать похотливые чресла, этому пылкому политико-социальному, психо-научному все вынюхивающему исследователю, и с Blick этой, так сказать, Punkt, ему откроется замечательный вид: французские провинциальные городки, Пять городов, Твид, эмиграция на запад, итальянская община, увы, быстро тающая, тяжелая участь крестьянина в современной Европе, великолепный декаданс великих городов на западе (и на востоке, насколько нам известно), продажа и покупка рабочей силы на рынке и ее складирование в тавернах. И т. д.

Так, из непосредственно предшествующих сему строк мы заключаем, что — если только мы не перестанем, в духе Титании, прижимать к груди ослов, [390] не перестанем тешить себя, в здоровом гипнотическом сне прижимая к сердцу Хадсонов и Мертвых Глаз из ежедневных, да что там, ежечасных кошмаров, не перестанем любоваться их ужимками и ухмылками, но научимся различать все великие и малые вещи, все детали встречающегося нам на пути антикварного хлама, словно они — бесконечные покровы бесчисленных луковиц, если только мы не заставим себя взрастить ту божественную, хрупкую Fiinkelein любопытства, что происходит из желания навсегда установить нетленную связь между объектом и его изображением, раздражителем и вызванным им молекулярным брожением, percipi и percipere, [391] — что нам так и не удастся понять, на какой же хрупкой платформе, Beobachtungpost, [392] и одновременно трамплине мы оказались, настороженно балансируя, искрясь талантом, готовясь безбоязненно, в ласточкином полете отправиться через прозрачный воздух в волшебную страну.

От Хадсонов, и Мертвых Глаз, и Белых Медведей — в волшебную страну! Нужно только следовать указаниям. Ибо волшебством мы называем не молоко и мед (Боже упаси), и не Златые Залы Забвения, где наконец все пребывают в добром здравии, и не предвечные пряники, нет, но отсутствие Белых Медведей и Мертвых Глаз и копротехники, в которой они согласуются. Речь идет об устранении такого класса лиц и такого класса вещей. В заключении не содержится и следа, и намека на смрад исходных посылок. Как вам это в качестве изящного силлогизма? Только так и можно избавиться от подлого сумбура, и злобной глупости, и запаянной в жестяную банку культуры. Цереброжонглерство. Вот как надо избавляться от облаченных в мантию поэтов и деревенщин в униформе. Поначалу просвечиваете их рентгеном, сдираете с них миллионы кожистых покровов. На это требуется время, но работа приятная. Потом, осознав, что вы добрались до сердцевины и ядра и гнезда болезни, вы обнаруживаете там — bel niente. [393] Что ж, мало что в мире можно назвать более bel, чем niente, но в качестве исходной посылки, будь вы самим Аббатом, [394] оно представляет собой некие сложности манипулятивного характера. Итак, вы вытаскиваете на свет божий волшебную палочку и высекаете из воздуха любые мыслимые посылки, ad ваше сладкое libitum. [395] Вам придется считаться с этими посылками, от них не избавиться, так что будьте осмотрительны, это решающий момент. Затем следуйте установленным процедурам. Публика не заметит обмана. Публика слишком занята, публика восхищается цельнокройным трико фокусника и вслушивается в его скороговорку. Все, что нужно, — это следовать указаниям.

Он все ближе. Изрыгая и пожирая кровяные сгустки, он вступает в спор с лестницей крыльца, задыхаясь под ношей собственного веса, он попирает ступеньки, грубо расставляя лапы по диагонали, он отшвыривает их с дороги одну за другой.

Ах, где теперь те сильные нервные ступни, пахнущие папоротником и тимьяном, ступни Билитис, или целомудренной охотницы, или мускулистой девчонки-танцовщицы, чуть шелушащиеся, бегущие по прибрежным уступам бледно-красного мрамора? Они далеко, доктор Шолль. [396] Или грязные упитанные ножки маленького Стёбли, он был ленивый пастушок, голубой цветок в горах, он сидит враскоряку нежной задницей в горной росе, обстругивает свой посошок на опушке темного леса, он словно ангелочек делла Роббиа, на щеках у него, говорят, персиковый пушок, но какое это имеет значение, вот его ножки, между пальцами засохла грязь, на подъеме стопы следы тины. Весь скот на лиги вокруг, на склонах принадлежит его отцу. Скот доверили ему, он — пастушок. А вот и Джеймс, герой, стальной горовосходитель, большими шагами перемахивает через жесткую грабовую изгородь. Не успеешь оглянуться, и уже настало утро.

Б. М. опустил на оттоманку себя, свою великую ношу, пальто, сумку, шляпу, слизь, ярость и изнеможение — в ту самую секунду, когда Альбе пришло в голову спустить свои благородные ноги на пол и освободить ему место рядом. После нескольких минут молчания и отстраненности (он — тяжело дышал, она — ожидала, пока жар этого мужчины спадет, пока утихнут литавры и барабаны мучительных часов, проведенных им в дороге), после нескольких ложных выпадов и мимоходом брошенных замечаний, свидетельствующих о ее удивлении его откровенностью и о его радости тому, что она не обиделась и не ушла секунда в секунду, но дождалась его и позволила себе даровать ему несколько милостивых минут, между ними произошел симпатичный ультрамодный диалог, каковой без оборок и воланов (устали от них) воспроизводится ниже.

Б. М. Говоря по правде, я нашел Белакву более изменившимся, чем можно было ожидать за время столь краткого отсутствия. Погрустневшим физически и отвердевшим умственно, надеюсь, это не склероз, и еще эта мрачность, если судить по нескольким словам, которыми он меня удостоил после приезда, они необычные и шокируют меня тем больше потому, что исходят от человека, всегда отличавшегося очаровательной любознательностью и энтузиазмом в отношении cosa mentale, [397] притом без тривиальной наивности. Возможно, я преувеличиваю. Надеюсь, что так. Я сказал Шасу, вы знаете Шаса…