Цитадели - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Шалашов cтр.№ 28

Кормили вполне сносно. Еду мне приносил крепкий парень в белом халате, но без знаков различия. Правда, завтрак был своеобразным и однообразным — каша (иногда рисовая, иногда пшенная), ломоть хлеба с маслом и некрепкий чай, отдающий вениками. Обед — суп, пшенная (рисовая) каша и компот. Ужин — жареная рыба с рисом (гречкой). Напоминало пионерлагерь моего глубокого детства. Или — армейский паек времен службы в армии. Кормежка настолько осточертела, что хотелось бросить миску в морду конвоира. Останавливала мысль о том, что именно этого от меня и ждут. Ждут, чтобы сорвался. И тогда уже точно я буду знать, что сижу в психушке. А пока мог еще тешить себя иллюзиями.

Мой «рабочий» день начинался сразу после завтрака. Иногда мне ставили ноутбук, а иногда авторучку и пачку бумаги. Цветные карандаши принесли один раз, но посмотрев мои аляповатые рисунки, на которых елки было не отличить от неандертальцев, рисовать более не заставляли. Иногда авторучку. Иногда я садился за стол напротив кого-нибудь из людей «в штатском» и начинал рассказывать. Иногда ко мне приходил какой-нибудь гипнотизер и пытался размахивать перед носом блестящим шариком. Правда, гипно, экстра и прочих «сенсов» я разочаровал, так как оказался не подверженным гипнозу. Не знал… Однажды меня обмотали липкими проводами и попытались проверить на детекторе лжи. На вопросы — изменял ли жене и не являюсь ли алкоголиком, я так бодро ответил «Да!», что «Полиграф Полиграфович» жалобно запищал и выдал что-то похожее на ленту Мебиуса… Детектор сломался напрочь. Та же судьба постигла и второй аппарат. Третьего не нашлось. Пару раз мне вводили какую-то дрянь и опять — спрашивали, спрашивали.

Как-то от инъекции закружилась голова — буквально на миг. Но у той мымры в белом халате морда была сплошное разочарование. Кажется, ждала чего-то другого. Врать не буду, физического воздействия, вроде конвейера или мордобития, не было. Ну если не считать, что на первом допросе мне сунули яркую лампу в глаза, а один «дознаватель» заорал: «Говори правду, падаль!», а другой стукнул мне по физиономии. Сдачи я дать не успел, но лампа взорвалась вместе с плафоном, а ее обломки, аккуратно миновав меня, поранили обоих допросчиков. Через пару часов их привели из травмпункта с пластырем на физиономиях. Испуганно пялясь, они долго извинялись, уверяя, что не знали, что перед ними старший по званию… «Врут, собаки» — мысленно констатировал я. Впрочем, больше они у меня не появлялись. Были другие. Спрашивали, угрожали… В конечном итоге от меня отстали. На прощание одна бесполая швабра в чине полковника медицинской службы порекомендовала мне взять лицензию на занятие парамедициной.

К высокому московскому гостю меня так и не вызвали. Хотя, вероятней всего, ему показали запись какой-либо беседы. На свободу (а как еще скажешь?) я вышел месяца через два. И случилось это уже в августе. Дочь за это время успела только закончить десятый класс, а ведь могла и замуж выйти. Жена тоже не успела обзавестись новым мужем. С работы (и с основной, и с неосновных) меня, естественно, уволили. И директора школы, и завкафедрой понять можно — им пришлось искать мне замену. Правда, счет в банке пополнялся исправно. Капитанское жалованье (да-да, не обманули!) было большим, а по моим прежним представлениям — очень большим, но… Всю жизнь я зарабатывал деньги собственным трудом. Теперь же, когда их давали мне просто так, было непонятно и дико!

Меня никто не трогал. Попытка зайти в здание, втиснувшееся между УВД и библиотекой, успехом не увенчалась. Унгерн не объявлялся. Ситуация патовая. Кто я сейчас — непонятно. Так бы и болтался, как… цветок в проруби. Интернет и книги не спасали от скуки. Может, начал бы пить…

Из ступора меня вывел сосед, Алексей Альбертович, бывший диссидент — алкоголик, пострадавший в советское время за приверженность к монархистским идеям. Собственно, глобальных идей не было. Студенты-филологи собирались в общежитии, а, прикончив пару-тройку бутылок, начинали петь песни. Дальше «Боже царя храни» и «Так громче, музыка, играй победу» их знание белогвардейского фольклора не продвигалось, но парней, на всякий случай, выгнали из института и исключили из комсомола. Правда, потом восстановили всех, за исключением соседа. Кажется, Альбертович еще и обматерил декана! Его, невоеннообязанного по зрению, признали годным к строевой службе и отправили в солнечную республику Коми охранять зеков. Пребывание в рядах Советской армии полностью излечило парня от антисоветских идей, но зародило графоманию. Алексей с завидным упорством писал исторические романы, отличавшиеся блестящим знанием предмета и абсолютной «нечитабельностью». Мне довелось как-то прочитать пару страниц его опуса, но на большее уже не хватило.

«Я нанесу ему удар в верхнюю правую часть его щита, — вскричал граф де Ля Кен и вскинул свое копье, изготовленное лучшими испанскими мастерами из самых крепких пород тикового дерева, на плечо. — И пусть этот бесчестный чревоугодник попытается уклониться от удара.

Дамы, сидевшие на трибунах, замерли от сладкой истомы, внезапно сковавшей их тела. И каждая из них мечтала, чтобы граф посвятил удар именно ей. Но де Ля Кен предпочел не называть имя дамы своего сердца, чтобы никто не догадался о его возлюбленной, которая уже давно ждала его в милой полуразрушенной башне в деревне Ширманьяк».

Алексей не признавал компьютеров и Интернета и все труды печатал на старенькой пишущей машинке, лишившейся двух клавиш — «т» и «а». Романы получались на несколько сотен страниц и после их завершения приходилось вписывать пропущенные буквы. Работенка, та еще… Потом рукописи отправлялись в различные издательства. Обратно они, естественно, не приходили. Это Мартину Идену было хорошо. Написал, отправил. Вернули из одного — отослал в другое издательство. Ну и так далее. Теперь, когда рукописи издательствами не возвращаются и не рецензируются, стало гораздо хуже.

Алексей печатал по пять экземпляров. Четыре отправлялись на почту в обычное турне, а пятый «авторский», отдавался на прочтение нам. Каюсь, но разбирать текст пятой копии я перестал после чтения еще первого романа. Возни много, а удовольствия — пшик. Теперь, получив очередную рукопись, я просто открывал ее в начале, середине и в конце, честно прочитав по нескольку предложений. Этого вполне хватало, чтобы поддержать разговор с автором. Дескать, книга гениальна, но вот тот эпизод, где «графиня принимает в своем будуаре двух мавров», гораздо интереснее, нежели тот, где она пытается перекусить клещами замок от пояса верности. Все остальное автор договаривал сам…

Отправив роман по издательствам, Алексей Альбертович ждал два месяца. Потом осознавал, что печатать его опять не собираются, впадал в долгий запой, в процессе которого пятый экземпляр выносился во двор и торжественно сжигался. К этому процессу все так привыкли, что даже злобная дворничиха не ругалась, а грустно и доверительно просила быть аккуратнее с огнем.

Но у Алексея была одна неоспоримая черта — упорство! Свой принцип — пять машинописных страниц в день! — выполнял неукоснительно. Отработав смену на заводе, он «выдавал» искомую цифирь, чего бы ему это ни стоило. В выходные дни и в период отпусков «норма выработки» увеличивалась вдвое. Отвлечь его от работы мог только запой… Да и в запоях он в пьяном азарте пытался что-то печатать… Обычно за год он создавал полтора-два романа.