Америка - читать онлайн книгу. Автор: Шолом Аш cтр.№ 19

Иоселе не хотел входить, он боялся и упрашивал маму пойти с ним.

— Иди, деточка, иди! Не бойся! — уговаривала Хана-Лея. — Ты же видишь, Берл тоже там.

Зал поразил Иоселе своим размером: такой огромной комнаты он никогда не видел. Ведь этот зал был даже больше синагоги, не будь рядом помянута! Здесь уже сидело полно ребят. Иоселе не заметил, как усадили и его, — засмотрелся на подиум. Там стояли какие-то важные люди и играли на органе, звуки которого вообще-то еврею слушать не полагается, потому что в храме Соломона, конечно, никакого органа не было. Дети в это время хором пели незнакомую Иоселе песню, и хотя еврею, без сомнения, слушать ее тоже было не положено, но была она такой чудесной, а звуки органа так гремели в этом огромном зале, что Иоселе остался сидеть. Он испытывал страх, слезы выступили на глазах, ведь голос органа был так сладостен и громок, что хватал за душу; но так не могли играть в храме Соломоновом, а он сидел здесь с непокрытой головой и слушал музыку! Однако вскоре пение прекратилось и дети с шумом начали расходиться. Иоселе снова удивился, взглянув на Берла, который подошел к одной из важных дам и заговорил с ней легко и свободно, нисколько ее не боясь.

Тут эта самая госпожа подходит к Иоселе, смотрит на него с ласковой улыбкой и что-то говорит. Мальчик смущается, опускает голову и прячет глаза. Госпожа снова улыбается и гладит его по голове. Иоселе смущается еще больше и краснеет: чужая госпожа, не мама… А та берет его за руку, ведет через зал на лестницу и все время что-то говорит, улыбаясь и поясняя жестами. Иоселе понять не может, чего она хочет, он вообще не знает, что с ним происходит. Все это похоже на сон. Что он тут делает? И кто эта госпожа? А она приводит его обратно в зал, где снова собрались дети. Увидев ее, все налетают, окружают их, смеются и чему-то радуются. Госпожа указывает детям на Иоселе, и все начинают разглядывать его с большим любопытством, а она берет мальчика за руку, усаживает за парту, кладет перед ним лист бумаги и дает в руки карандаш. Госпожа показывает ему табличку с нарисованным человечком, велит Иоселе срисовать его и уходит к другим ребятам.

Иоселе сидит с карандашом в руке и начинает понемногу приглядываться, соображать, где же он все-таки находится. Солнце бьет прямо в большие раскрытые окна — то же солнце заглядывало в окошко хедера ребе Ицхока в Лешно, но там виден был только его кусочек, а здесь оно все на виду. Здесь вообще все больше. Там сидели знакомые мальчики: рядом с ним — Мойшеле, сын ребе, а напротив — сын кантора Шлоймо-Яков; фолианты Талмуда были раскрыты, и все читали громко, нараспев, а сам ребе прохаживался с розгой в руке и следил, чтобы никто не смотрел в сторону: если кто-нибудь из мальчишек отрывался на секунду от книги, розга щелкала его по носу. Все чувствовали гнет и пользу учения! А тут ему дают бумагу и карандаш и велят дурачиться, человечков рисовать; рядом сидят девочки, которые смеются и играют с этими важными дамами.

Глядя на солнце, которое заливает светом зал, Иоселе начинает отчаянно тосковать по хедеру в Лешно. Ох, как бы ему хотелось сейчас увидеть Мойшеле и Шлоймо-Якова, вместе нараспев прочитать трактат и хорошенько разобраться в комментарии. А ведь они там, должно быть, далеко ушли! Наверное, начали новый трактат, а тот, что при нем учили, давно уже закончили. А он, Иоселе, сидит здесь и рисует человечков. Как он сюда попал? Где он находится?

Захотелось поплакать, но Иоселе стеснялся. Он сидел неподвижно, будто находился в чужом мире, как если бы все это происходило во сне.

Кто-то обратился к нему.

Иоселе обернулся и увидел мальчика, сидевшего поблизости, с растрепанными волосами и какими-то дикими, испуганными глазами. Говорил он на языке, которого никто не понимал.

Это был итальянский мальчик с острова Сицилия, Кате Комбас. Подобно Иоселе, он из бедной деревни попал в огромный американский котел, в эту «скул», и сидел здесь уже четыре дня, не понимая ни слова из того, что говорят, и никем не понятый.

Итальянский мальчик спросил у Иоселе, не приехал ли он тоже из деревни Чирана. Иоселе взглянул на него с испугом и отодвинулся. Однако незнакомая среда и полное непонимание, видимо, так допекли итальянского мальчика, что тот накинулся на Иоселе с кулаками.

Учительница это заметила, подошла, успокоила горячую итальянскую кровь маленького сицилийца и пересадила Иоселе на другое место. Неожиданно она ласково взглянула на него, погладила по голове и сказала по-еврейски: «Не бойся!»

Иоселе удивился, услышав еврейскую речь. Ласковый взгляд его успокоил, и мальчик проникся к женщине доверием.

Учительница сама была из русских евреев, покинувших Россию в раннем детстве. Она почти не помнила эту страну, но всегда по ней тосковала, чувствуя, что именно там ее родина. У нее всегда болело сердце за еврейских детей-эмигрантов, приезжавших из России. Женщина чувствовала всю трагедию этих маленьких евреев, и каждый раз ее охватывала неизбывная жалость, которая сейчас крепко привязала ее к Иоселе. В его испуганных глазах, в его непонимании она видела все одиночество, всю отверженность еврейских детей из России. Каждый ребенок, приезжавший из этой страны, будто передавал ей привет из старого дома. Именно поэтому женщина отнеслась к Иоселе с таким пониманием.

Ребенок разглядел это в ее глазах, и, хотя он не смог преодолеть свою отчужденность, сочувствие учительницы и те два еврейских слова, которые она произнесла, согрели душу мальчика. Тем не менее, он до конца урока просидел словно в ином мире, а когда Берл пришел за ним и потащил в парк, желая показать, как парни проделывают акробатические трюки, Иоселе отказался, заплакал и попросил брата отвести его домой.

Там мальчик забился в уголок и, несмотря на уговоры матери, ничего не стал есть. Он не плакал, ничего не говорил, просто тихо сидел, будто затаив что-то в глубине души. Ярко светило солнце, с улицы доносились радостные, веселые крики ребят. Снова послышались звуки шарманки. Мать взяла его за руку, чтобы отвести к детям, она даже насильно вытолкнула Иоселе за дверь и отвела к играющим мальчикам, но ребенок вернулся в дом, снова уселся в свой угол и продолжил молчать — ему даже не хотелось рассказывать о том, что происходило в школе. Вечером, после ужина, когда отец пришел с работы, Иоселе достал из шкафа Талмуд, подошел к нему, раскрыл книгу на том месте, где закончили в прошлый раз, и они вместе начали читать нараспев. Когда оба увлеклись и распелись особенно громко, Иоселе вдруг расплакался так сильно, что отец вскочил с места и зашагал из угла в угол, покусывая кончик бороды. Никто не спросил, что случилось и почему расплакался мальчик, — все они и без слов понимали причину: Иоселе охватила жгучая тоска по дому.

15. Летний день в Нью-Йорке

Стоял жаркий летний день. В Лешно его сочли бы погожим июльским деньком, а в Нью-Йорке только-только кончился апрель. С океана дул теплый влажный ветер. Окна доходных домов были открыты, и все запахи, которые накопились там за зиму, сейчас смешивались с уличной вонью. Балконы и подоконники были увешаны верхней одеждой, подушками, перинами и матрацами. Крылечки начали использовать как продолжение комнат, и квартиры словно вылезли из закрытых домов и вышли на улицу. Матери с детьми выбрались на свежий воздух с мокрыми пеленками и грязными полотенцами. Женщины, сняв капоты, сидели на ступеньках и кормили грудничков, нисколько не стесняясь прохожих, как будто стыдиться и впрямь было нечего — ведь все так делают.