Разговор в "Соборе" - читать онлайн книгу. Автор: Марио Варгас Льоса cтр.№ 109

— Мне пора идти, — пробормотала женщина, ни на кого не глядя и не трогаясь с места. — Вызовите, пожалуйста, такси.

— Одна, так поздно? — сказала Ортенсия. — Не боишься? Смотрите, эти таксисты — форменные бандиты.

— Минутку, я только позвоню, — сказал он. — Лосано? Вот что: завтра к семи утра доктора Ферро из-под стражи освободить. Да, да, сами проследите. Ровно в семь чтоб он был на свободе. Все, Лосано. Спокойной ночи.

— Ферро посадили? Нашего Ферриту? — сказала Ортенсия.

— Вызови-ка нашей безымянной даме машину, Ортенсия, и помалкивай, — сказал он. — А вы, сеньора, никого не опасайтесь, я распоряжусь, чтоб постовой вас проводил до самого дома. Мы в расчете.

А любила ли хозяйка дона Кайо? Должно быть, не очень. Она и плакала-то не потому, что он ее бросил, а потому, что без средств оставил: негодяй, сволочь такая. Сама виновата, говорила ей сеньорита Кета постоянно, сама виновата, даже машину не сумела из него вытрясти, даже дом на свое имя перевести. Но в первые недели ничего в доме не изменилось: холодильник и шкафы набиты припасами, как всегда, Симула по-прежнему подсовывала липовые счета, и жалованье они все три к концу месяца получили полностью. В то воскресенье, когда встретились в Бертолото, сразу заговорили про хозяйку. Что ж с ней теперь будет, кто ей теперь поможет? А Амбросио: ничего, она женщина смышленая, поворотливая, петух пропеть не успеет, как заведет себе нового. Не надо так про нее говорить, сказала ему Амалия, это нехорошо. Пошли они в кино, на аргентинскую картину, а когда вышли, Амбросио стал пришепетывать и присвистывать на аргентинский лад, да перестань же, с ума сошел, смеялась Амалия, и вдруг привиделось ей лицо Тринидада. Потом оказались в комнатенке в Чиклайо и уже стали раздеваться, как вдруг какая-то бабенка лет сорока, ресницы накладные, постучалась, спросила Лудовико, а когда Амбросио сказал, что, мол, уехал в Арекипу и еще не вернулся, лицо у нее вытянулось. Ушла, Амалия стала смеяться над ее ресницами, а потом спросила, что же в самом деле с Лудовико? Дай Бог, чтоб все обошлось, до чего ж у него душа не лежала ехать в Арекипу. Пообедали в центре, гуляли, покуда не стемнело. Присели на лавочку на проезде Республики, разговаривали, глядя, как мимо катят машины. Подул ветерок, Амалия притулилась к нему, а он обнял ее за плечи: ты хотела бы, Амалия, своим домом жить, выйти за меня замуж? Она глядела на него удивленно. Скоро уж они смогут пожениться, завести детишек, Амалия, я коплю деньги. Неужели правда? Неужели будет у нее свой дом и дети? Казалось это таким далеким, невозможным, и Амалия, лежа в кровати, глядела в потолок, пыталась представить, как она будет жить с ним, готовить, обстирывать. И ничего не придумывалось, не представлялось. Да почему же, дура? Сколько людей женятся, почему бы и ему на тебе не жениться?

Минул месяц, как ушел дон Кайо, и вот однажды хозяйка вихрем ворвалась в дом и сразу — за телефон: Кетита, все в порядке, со следующей недели толстяк меня берет, сегодня же начинаю репетировать. Ну конечно, надо обрести форму, да-да, гимнастика, турецкие бани. Вы, сеньора, вправду будете на сцене выступать? Ну конечно, Амалия, как и раньше, только я поломала себе карьеру из-за этого недоноска, а теперь все начну сначала. Идем, я тебе покажу, ухватила она ее за руку, потащила по лестнице, а в кабинете вытащила альбом, тот самый, что ты искала, подумала Амалия, да никак найти не могла. Смотри, смотри, и гордо показывала ей себя в разных видах: в длинном платье до полу, в купальном костюме, с высокими гребнями в волосах, а вот с короной на голове посылает воздушные поцелуи. Нет, ты послушай, Амалия, что про меня писали газеты: и собой необыкновенно хороша, и такой знойный у нее был голос, и каким громовым успехом пользовалась. С того дня все в доме пошло кувырком: хозяйка говорила только про репетиции, села на диету: в полдень — стакан грейпфрутового сока, бифштекс на решетке, а вечером — салат без ничего, умираю с голоду, но ничего, ничего, да закройте же окно, сквозит, дует, если я заболею перед дебютом, руки на себя наложу, и курить бросила, табак для артиста — яд. Однажды Амалия слышала, как она жаловалась Кетите: ничего вперед не дает, такой скупердяй, но ничего, ничего, главное — не упустить шанс, завоевать публику, тогда можно диктовать условия. Ушла она к тому толстяку часов в девять, в брючках, в тюрбане, с чемоданчиком, а вернулась под утро, накрашенная сверх всякой меры. Раньше главная забота была чистота, а теперь — как бы похудеть. Газеты читала чуть не с лупой: послушай, Амалия, что про меня пишут, а если еще кого-нибудь хвалили — то: да у нее все куплены с потрохами.

И вскоре опять начались вечеринки, пошли гости. Среди гостей Амалия иногда узнавала тех лощеных нарядных стариков, что бывали и при доне Кайо, но большинство теперь составляла совсем другая публика: помоложе, попроще одеты, и машины их не ждали, но зато какие веселые, пестрые, яркие, шумные — артисты, жужжала ей в ухо Карлота. Хозяйка развлекалась на всю катушку: сегодня у нас креольская вечеринка, Амалия! Симуле заказывалась утка с рисом или курица в перечном соусе, всякие закуски, покупалось пиво. Теперь уже хозяйка не запирала буфетную, не отсылала их с Карлотой спать. Амалия видела все это сумасшедшее веселье: хозяйка перепархивала из одних объятий в другие, в точности как ее подружки, не противилась поцелуям, больше пила, скорее напивалась. И все-таки, хоть этого и следовало ожидать, Амалия, увидав наутро после очередной гульбы выходящего из ванны мужчину, застыдилась за хозяйку, а потом даже разозлилась: прав оказался Амбросио, петух пропеть не успел, а она уж утешилась. Через месяц подцепила другого, еще через месяц — третьего. Ну, а к ним, к горничным, все равно была очень добра, и если Амбросио спрашивал, как поживает твоя хозяйка, приходилось ему врать, что с тех пор, как дон Кайо ушел, она все грустит — чтоб не думал про нее плохо.

Кого же она выберет? — трепыхалась Карлота. И правда, пора было делать выбор: телефон теперь не замолкал, часто приносили корзины цветов с записочками, а записочки эти хозяйка читала сеньорите Кете. Ну, наконец определилась: это был один из тех, кто захаживал в дом еще при доне Кайо, и Амалия тогда подозревала, что у него шуры-муры с сеньоритой Кетой. Ах, жалко, пожилой, говорила Карлота. Зато богатый, высокого роста, видный, краснощекий, седовласый, так что язык не поворачивался назвать его «сеньор Уриоста», а хотелось, смеялась Карлота, обратиться к нему: дедуля. Человек был культурный, но уж больно здоров пить, а как выпьет, глаза у него лезли на лоб, и хватал ту, что под руку подворачивалась. Раз переночевал, второй, третий, а потом уж часто оставался в Сан-Мигеле до утра, а часов этак в десять выходил, садился в свою кирпичного цвета машину, укатывал. Отбила я у тебя старичка, смеялась хозяйка, а сеньорита Кета со смехом же отвечала: было бы что отбивать. Ох и насмехались же они над ним: ну, что, куколка, отзывается он еще на твою ласку? — Нет, представь себе, но это и к лучшему, целей буду, сохраню тебе, Кетита, верность. Ясно было, что живет с ним хозяйка из одной корысти. Сеньор Уриоста был совсем не такой противный и страшный, как дон Кайо, симпатичный был, и даже жалко его становилось, когда, осунувшийся, с мешками под глазами, брел он вниз по лестнице, а потом совал Амалии в кармашек фартука несколько монеток. Был он куда щедрее дона Кайо и, сразу видно, человек из порядочных. А когда через сколько-то месяцев исчез, Амалия осуждать его не стала: почему, в самом-то деле, должен был терпеть, что его обманывают? Он, понимаешь, узнал про Голубка, возревновал, хлопнул дверью, объясняла хозяйка сеньорите Кете, но ничего, скоро назад прибежит. Однако не прибежал.