Нечестивец, или Праздник Козла - читать онлайн книгу. Автор: Марио Варгас Льоса cтр.№ 56

После той встречи Турок готов был верить всему хорошему, что говорили о монсеньоре Занини. Нунций провел его в свой кабинет, предложил выпить прохладительного и приветливо ободрил его выложить все, что было на душе, обращаясь к нему на испанском с мелодичным итальянским выговором, который Сальвадору показался ангельской музыкой. И выслушал Сальвадора, который сказал, что больше не может выносить того, что творится, а то, как режим обращается с Церковью, с епископами, просто сводит его с ума. И после долгой паузы взял в ладонь увенчанную перстнем руку нунция.

— Я собираюсь убить Трухильо, монсеньор. Будет ли прощение моей душе?

У него прервался голос. Опустив глаза, он замер в мучительном волнении. И почувствовал на спине руку отечески обнявшего его монсеньора Занини. А когда наконец поднял глаза, увидел, что нунций держит книгу святого Фомы Аквинского. Лицо нунция улыбалось ему чуть лукаво. А палец указывал на строки в раскрытой книге. Сальвадор наклонился и прочел: «Физическое уничтожение Твари считает Бог добром, если при этом освобождается народ».

Он вышел от нунция другим человеком. Долго бродил по проспекту Джорджа Вашингтона, по берегу моря, испытывая такое спокойствие духа, какого не знал уже очень давно. Так значит он убьет Тварь, а Бог и Церковь простят его, ибо, испачкавшись в крови, он смоет кровь, которую Тварь пролила в его родной стране.

И все— таки -приедет он? Он чувствовал, в каком страшном напряжении ожидают этого его товарищи. Никто не раскрывал рта, не шевелился. Лишь слышно было, как они дышат: застывший у руля, с виду спокойный Антонио Имберт вдыхал воздух долгими затяжками; не спускавший глаз с шоссе Антонио де-ла-Маса дышал часто, прерывисто; а рядом с ним глубоко и мерно дышал Амадито, тоже обернув лицо в сторону Сьюдад-Трухильо. И трое его друзей тоже, как и он, должно быть, сжимали в руках оружие. Турок сжимал толстую рукоятку «Смит-и-Вессона» 38-го калибра, который он некоторое время назад купил в Сантьяго, в скобяном магазине своего друга. У Амадито кроме пистолета 45-го калибра была еще и винтовка М-1 — из той смехотворной помощи, которую янки оказали заговорщикам, — и, как и у Антонио, одна из двух винтовок «браунинг» 12-го калибра, дула которых обрезал в своей мастерской испанец Мигель Анхель Биссье, друг Антонио де-ла-Масы. Они были заряжены специальными патронами, которые еще один близкий Антонио, тоже испанец и бывший артиллерийский офицер, Мануэль де-Овин Фелпо, специально изготовил и, вручая их, заверил, что в каждой пуле содержится смертоносный заряд, способный разнести в клочья слона. Дай-то Бог. Это Сальвадор предложил, чтобы карабины ЦРУ находились в руках Гарсии Герреро и Антонио де-ла-Масы и чтобы оба они сели в машине справа, у окна. Они были лучшими стрелками, и им надлежало стрелять первыми и с наиболее близкого расстояния. Все с этим согласились. Так приедет он все-таки, приедет?

Благодарность и восхищение монсеньором Занини у Сальвадора Эстрельи Садкалы еще больше возросли, когда через несколько недель после разговора у нунция он узнал, что монахини-мерседаринки решили перевести Хиселу, его сестру-монахиню — монахиню Паулину — из Сантьяго в Пуэрто-Рико. Хисела, младшая сестренка, самая любимая сестра Сальвадора. И еще более любимая с тех пор, как она избрала монашескую жизнь. В день, когда она приняла постриг и избрала в монашестве имя мамы Паулины, по щекам Турка катились слезы. Каждый раз, когда ему удавалось побыть хоть немного с монахиней Паулиной, он чувствовал, что силы его, физические и духовные, прибывают и он испытывает просветление, заражаясь серьезностью и радостью, которые излучала любимая сестренка, и ее уверенным спокойствием, с которым она вела свою врученную Богу жизнь. Может, отец Фортин рассказал нунцию, как он боялся, что станет с его сестрою-монахиней, если заговор будет раскрыт? Он ни минуты не сомневался, что перевод монахини Паулины в Пуэрто-Рико был не случайным. Это было мудрое и великодушное решение Христовой Церкви — сделать недосягаемой для Твари чистую и невинную девушку, над которой могли надругаться палачи Джонни Аббеса. Этот обычай режима более всего вызывал негодование у Сальвадора: истязать родных и близких тех, кого он желал наказать, — отцов, детей, сестер, братьев, отнять у них все, что они имели, бросить в тюрьму, выкинуть с работы. Если это дело провалится, на его сестер и братьев обрушатся жестокие кары. И даже его отец, генерал Пиро Эстрельа, такой большой друг Благодетеля, которого он то и дело чествует банкетами в своем имении Лас-Лавас, даже он не избежит кары. Обо всем этом Сальвадор не раз думал. Но решение принято. И с каким облегчением он думал о том, что преступная рука не дотянется до монахини Паулины, до ее монастыря в Пуэрто-Рико. Время от времени она присылала ему письма, написанные аккуратным, четким почерком, нежные, светлые письма.

При всей его религиозности Сальвадору никогда не приходило в голову поступить, как Хиселита: уйти в монастырь. Это было особое призвание, которым он восхищался и которому завидовал, но ему Бог этого призвания не дал. Он бы никогда не смог выполнить положенных обетов, особенно того, что касается чистоты и непорочности. Бог создал его слишком земным, слишком склонным поддаваться тем инстинктам, которые пастырю Христову следовало подавить, дабы исполнить свое назначение. Ему всегда нравились женщины; даже и теперь у него, любящего супруга, время от времени случались грехопадения, после которых он долго мучился совестью; присутствие какой-нибудь смуглянки с тонкой талией, крутыми бедрами, чувственным ртом и живыми глазами — образец доминиканской красавицы с лукавым вызовом во взгляде, походке, разговоре и жестах рук — непременно приводило Сальвадора в волнение, разжигало фантазию и желание.

Обычно ему удавалось устоять перед искушением. Сколько раз подшучивали над ним друзья (главным образом, Антонио де-ла-Маса, который через долгое время после убийства Тавито снова начал выходить с друзьями) за то, что отказывался встречать вместе с ними рассвет в борделях или ходить в дома, где содержательницы, говорят, специально доставали для них девочек, чтобы они лишали их девственности. Но случалось, он поддавался. И потом долго не мог избавиться от горького чувства. А с некоторых пор он стал винить в своих падениях Трухильо. Тварь была повинна в том, что столькие доминиканцы в пьянках, загулах или у продажных женщин пытались забыться от тоски и тревоги, в какую ввергало их существование, лишенное свободы и достоинства, в стране, где человеческая жизнь ничего не стоила. Трухильо был верным союзником дьявола.

— Вот он! — прорычал Антонио де-ла-Маса. И Амадито с Тони Имбертом:

— Он! Это — он!

— Трогай, коньо!

Антонио Имберт уж газанул, и «Шевроле», развернутый в сторону Сьюдад-Трухильо, крутанулся, взвизгнув шинами — как в детективном фильме, подумалось Сальвадору, — и помчался в направлении Сан-Кристобаля по безлюдному и темному шоссе вслед за удалявшейся машиной Трухильо. Это он? Сальвадор не разглядел, но его товарищи, похоже, были совершенно уверены, что это должен быть он, должен быть. Сердце колотилось в груди. Антонио и Амадито опустили оконные стекла, Им— берт, склонившийся над рулем, как наездник, пришпоривающий лошадь, выжимал скорость, и в окошки врывался такой ветер, что Сальвадору стоило труда не закрыть глаза. Он прикрыл их свободной рукой, другая сжимала револьвер; понемногу расстояние до красных огоньков сокращалось.