Мемуары безумца - читать онлайн книгу. Автор: Гюстав Флобер cтр.№ 8

О голод, голод! Голод во всем, и в плаще, с которого она срезала серебряные пряжки, и в платье, с которого проданы кружева, и в сказанных с надрывом словах «пойдем, пойдем!». Голод и в теле, которым она торгует!

Голод, голод! Это слово, а точнее, он сам совершал революции, и будут еще другие!

XV

Несчастье — у него лицо с запавшими глазами — идет куда дальше. Железными когтями тянется оно к голове короля и, сминая корону, впивается в череп.

Несчастье докучает министру, усаживается у изголовья вельможи. Оно идет к ребенку, жжет его, грызет, белит сединой волосы, роет морщины на щеках и убивает. Извиваясь, несчастье ползет змеей, заставляя извиваться и пресмыкаться других. Оно безжалостно, ненасытно, жажда его непомерна, как бездонная бочка Данаид. Никто не может хвалиться тем, что избежал его ударов. Несчастье льнет к юным, обнимает, ласкает их, но эти ласки подобны ласкам льва, от них остаются кровавые отметины. Оно внезапно появляется в самом разгаре праздника, среди смеха, радости, вина.

Но особенно любит оно наносить удары по коронованным головам.

Когда-то под низкими сводами одного из залов Лувра стоял человек. Нет, я ошибся, то был безумец. Его мертвенно-бледное лицо выглядывало сквозь решетку окна, куда сквозь выбитые стекла влетали ночные птицы. Он кутался в золоченые лохмотья. Золото на лохмотьях! Представьте это и смейтесь! Руки его судорожно тряслись от бешенства, на губах выступала пена, босые ноги топтали сырые плиты пола.

И знаете ли вы, что слышал он, этот человек в золоченом рубище? Звуки бала, звон бокалов, шум оргии раздавались над его головой!

Он умер вскоре, бедный безумец! Его зарыли, но не было при этом ни почестей, ни речей, ни слез, ни пышности, ни фанфар.

Ничего.

А ведь это был король Карл VI. [34]

Позже был другой человек, испытавший несчастье еще более страшное и жестокое. Кто мог сказать в светлые дни его молодости, что прекрасная голова этого юноши упадет до срока, и упадет от удара палача? Настал день, и в Тампле отчаянно и безутешно семья оплакивала обреченного на смерть родного человека.

То был глава семьи, он обнимал детей и жену. И когда они так рыдали, оглашая тюрьму криками безнадежности, дверь распахнулась, вошел тюремщик, за ним — палач, единым ударом ножа гильотины обезглавивший старую монархию. А вокруг окровавленного эшафота вопил от радости народ, обратив на голову одного человека месть за все свои прошлые страдания. Тем человеком был Людовик XVI.

А вскоре пал еще один владыка. Но то был колосс, и его падение сотрясло землю.

Несчастный великан, погибший от булавочных уколов, словно лев от укуса насекомого. Каким прекрасным и величественным был он даже на коленях! Как велик был этот гигант на смертном ложе! Каким великим он остался после смерти! Каким великим был он на троне и великодушным к народу!

И что же такое смертное ложе, могила, трон, народ? То, над чем хохочет Сатана. Ничто, ничто! Вечное Небытие! И все же то был Наполеон — несчастнейший из императоров, величайший из людей.

Что ж, это так! Каждому свое — нищета народу, несчастье королям.

XVI

Несчастье! Вот слово, которое правит человеком, как рок столетиями и революции цивилизацией.

XVII

Что такое революция? Порыв ветра. Он возмущает поверхность океана и улетает, взволновав море.

XVIII

Что такое век? Минута в ночи.

XIX

Что такое несчастье? Жизнь.

XX

Что такое слово? Ничто. Как и Бытие, всего лишь простая длительность.

XXI

Что такое человек? О, что есть человек? Что я об этом знаю? Спросите призрака, что он такое, и он ответит, если только ответит: я тень такого-то. Что ж, человек — образ Бога. Какого? Того, кто властвует над ним. Сын ли это Добра, Зла или Небытия? Берите всех троих — и получите Троицу.

XXII

И было время, время юности и неведения, когда я мечтал о Боге, любви, счастье, думал о будущем, о родине. Сердце мое чаще билось тогда при слове «свобода»! Тогда — о, Творец должен быть проклят своими твореньями! Тогда явился мне Сатана и сказал: [35] идем, идем же! Есть у тебя гордость в сердце и поэзия в душе, идем, я покажу тебе мой мир, мои владения.

И он увлек меня с собою, и я вознесся, подобно орлу, парящему в облаках.

И вот мы достигли Европы.

Здесь показал он мне ученых, писателей, женщин, фатов, палачей, королей, священников и ученых. Эти последние были безумнее всех.

И видел я, как брат убивал брата, мать продавала дочь, писатели лгали людям, священники предавали верующих, чума пожирала народы, и война снимала свою жатву.

Там интриган, змеею пластаясь в грязи, подползал к ногам великих и жалил их. Те падали, а он трясся от злобной радости, видя, что и благородные головы запятнаны грязью.

Там король тешился грязным развратом на фамильном ложе, где сыновья наследовали пороки отцов.

АГОНИИ

Странное название, не так ли? И, взглянув на эти строки незначительные и банальные, никто не усомнится в том, что в них нет серьезных мыслей.

— Агонии! Я думаю, это какой-то отвратительный и мрачный роман?

— Вы ошибаетесь, это история внутренней жизни, куда более отвратительной и мрачной.

Это нечто смутное, неопределенное, навеянное кошмарами, презрительным смехом, слезами и бесконечными грезами поэта.

Поэт? Могу ли я дать это имя тому, кто холодно с жестоким сарказмом и иронией все клянет и смеется, говоря о душе. Нет, это не поэзия, но проза, не проза, но крики. А в них — безумие, пронзительность, тайна, много правды и мало благозвучия. Это книга причудливая и неопределенная, как жуткие гротескные маски.

Скоро исполнится год, как автор написал первую страницу, и с тех пор несколько раз то оставлял этот печальный труд, то вновь принимался за него. Он писал эти страницы в дни сомнений, в минуты тоски, одни сочинял в ночной лихорадке, другие в разгаре бала, под лаврами в саду или на скалах у моря.

Всякий раз, когда смерть касалась его души, когда падал он с высоты, когда, словно карточный замок, разбивались и рушились иллюзии, всякий раз, наконец, когда нечто тягостное и волнующее вторгалось в его жизнь, внешне безмятежную и тихую, — тогда вырывались у него крики и лились слезы. Он писал, не заботясь о стиле, не желая славы, писал так, как другие непритворно плачут и искренне страдают.