Истинная жизнь Севастьяна Найта - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Набоков cтр.№ 23

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Истинная жизнь Севастьяна Найта | Автор книги - Владимир Набоков

Cтраница 23
читать онлайн книги бесплатно

В меблированных номерах живет двенадцать человек; самый пансион описан в подробностях, но для того, чтобы усилить мотив «острова», весь остальной город набросан в виде не то природного тумана, не то дымовой завесы [55] на заднем плане и чего-то среднего между сценическим реквизитом и кошмарным сном торговца недвижимостью — на переднем. По косвенному указанию самого автора, этот метод несколько напоминает кинематографический обычай показывать, как явно и броско выделяется главная героиня, в своем невозможном студенческом возрасте, среди своих простеньких, вполне правдоподобных сверстниц. Один из постояльцев, некто Ф. Эрдзон, торговец картинами, найден убитым в своей комнате. Местный полицейский чин, о котором ничего свыше его сапог не говорится, телефонирует лондонскому сыщику и просит его явиться немедля. Вследствие разных неблагоприятных приключений (его автомобиль сбивает старушку, после чего он садится не на тот поезд) сыщик надолго задерживается. Тем временем обитатели пансиона, да еще один случайный прохожий, старик Ноздреф, который оказался в сенях как раз когда обнаружилось преступление, подвергаются дотошному допросу. На подозрении более или менее все, кроме этого последнего — тихого пожилого господина с белой бородой, пожелтевшей около рта, и с безобидной страстишкой собирать табакерки; в особенности же подозревается какой-то сомнительный студент-искусствовед, под кроватью которого найдено с полдюжины носовых платков со следами крови. Между прочим, нужно отметить, что в видах упрощения и «уплотнения» сюжета не упоминается вовсе ни о прислуге, ни о персонале гостиницы, и это их отсутствие никого не заботит. Затем, как по мановению, в повествовании начинаются перемещения (следует помнить, что сыщик все еще в пути, а окоченевший труп Ф. Эрдзона так и лежит на покрытом ковром полу). Постепенно выясняется, что все пансионеры разнообразно связаны друг с другом. Пожилая дама из 3-го номера оказывается матерью скрипача из 11-го. Беллетрист, занимающий лучшую комнату, на самом деле муж молодой особы из худшей комнаты на третьем этаже. Сомнительный искусствовед — не кто другой, как брат этой особы. Важный, лунообразный господин, который так со всеми любезен, оказывается лакеем желчного старого полковника, который в свою очередь оказывается отцом скрипача. Постепенные превращения продолжаются, и узнается, что студент-искусствовед помолвлен с толстушкой из 5-го номера и что она сама — дочь пожилой дамы от первого брака. А когда теннисный чемпион-любитель из 6-го оказывается братом скрипача, а беллетрист их дядей, а пожилая дама из 3-го — женой желчного старика-полковника, тогда номера на дверях незаметно убираются и тема пансиона безболезненно и гладко заменяется темой деревенской усадьбы со всеми присущими ей чертами. И с этого места повесть приобретает удивительное очарование. Концепция времени, которая поначалу выглядела комичной (сыщик сбивается с пути… застревает где-то ночью…), теперь как будто уютно свернулась и уснула. Теперь жизнь действующих здесь лиц засветилась подлинным человеческим смыслом, а опечатанная дверь Ф. Эрдзона сделалась дверью забытого чулана. Новая завязка, новая драма, совершенно безотносительная к началу повести, которое теперь задвинуто в область сновидений, рвется к существованию и к свету. Но как только читатель почувствует себя в надежном окружении удобоприятной действительности, как только прелесть и мощь прозы автора предукажут как будто его возвышенные, полные смысла намерения, — тогда-то и раздается гротескный стук в дверь и входит сыщик. И вот мы опять погрязаем в трясине пародии. Следователь этот, хитрый лис, не выговаривает «л», что должно выглядеть так, словно это должно выглядеть курьезно, — тут не пародия какой-нибудь особенности произношения времен Шерлока Хольмса, а пародия позднейшего критического отношения к этой уловке. Обитателей номеров заново допрашивают. Заводятся новые улики. Смирный старик Ноздреф всюду сует свой нос, страшно рассеян, но безобиден. Он объясняет, что приходил, чтобы справиться, есть ли свободная комната. Вот-вот в ход пойдет старый трюк разоблачения самого невинного персонажа как главного злодея. Следователя вдруг начинают занимать табакерки. «Вадно, — говорит он, — а о Харте вы свышали?» [56] Тут вдруг вваливается полицейский, с очень багровым лицом, и докладывает, что тело пропало. Следователь: «То есть как это пропало?» Полицейский: «Пропало-с, комната пуста-с». Наступает минута до нелепости напряженного молчания. «Я полагаю, — тихо говорит старик Ноздреф, — что мог бы вывести вас из затруднения». Медленно и очень осторожно он снимает бороду, седой парик, темные очки, и обнаруживается лицо Ф. Эрдзона. «Изволите видеть, — говорит г. Эрдзон с кроткой улыбкой, — кому же приятно быть убитым».

Я, как мог, пытался показать внутреннее устройство книги, хотя бы отчасти. Ее прелесть, юмор, страсть можно оценить только при непосредственном чтении. Но ради просвещения тех, кого могут сбить с толку постоянные метаморфозы, или тех, кого отвращает от этой книги несоответствие ее крайней новизны их понятию о «хорошей книжке», я хочу заметить, что «Грань призмы» может доставить большое удовольствие, ежели принять во внимание, что герои ее представляют собой, так сказать, «литературные приемы». Художник говорит нам: я вам сейчас покажу не собственно пейзаж, но живописное изображение разных способов изобразить некий пейзаж, в надежде, что их гармоническое совмещение передаст этот пейзаж таким, каким я хотел бы, чтобы вы его увидели. В этой первой книге Севастьян довел свой эксперимент до логически-удовлетворительного конца. Подвергая ту или иную литературную манеру письма испытанию ad absurdum, a затем отбрасывая их одну за другой, он вывел отсюда свою собственную систему, которую в полной мере применил в следующей книге «Успех». В ней он словно переходит из одной плоскости в другую, ступенью выше, ибо если в первом романе все дело в приемах литературной композиции, то во втором речь идет главным образом о приемах человеческой судьбы. С научной точностью классифицируя, испытывая и отвергая невероятное количество данных (накопление которых возможно вследствие основополагающего допущения, что сочинитель способен узнать о своих персонажах все, что ему нужно знать, каковая способность ограничена только типом и целями его отбоpa, в том смысле, что отбор сей не должен быть случайным ворохом безсмысленных подробностей, но итогом преднамеренного и систематического изучения), Севастьян Найт посвящает все триста страниц «Успеха» одному из самых сложных исследований из всех, когда-либо предпринимавшихся писателями. Нам сообщается, что некий коммивояжер Персиваль Q. в известный период своей жизни и при определенных обстоятельствах встречает одну девушку, ассистентку фокусника, с которой будет счастлив до конца своих дней. Встретились они случайно, или так оно кажется. Оба они во время забастовки автобусов оказались в одном автомобиле, принадлежавшем некоему любезному незнакомцу. Это и есть формула всей вещи: если рассматривать все это как настоящее происшествие, то интересного тут мало, но если посмотреть на него под особенным углом, то можно получить редкое, волнующее наслаждение для ума. Задача автора — установить, как эта формула была выведена; и вся сила, все волшебство его искусства направлены на исследование того, каким именно образом две линии жизни приходят в соприкосновение, — в сущности, вся книга есть не что другое, как чудесная, но рискованная игра в причины и следствия или, если угодно, попытка приоткрыть этиологическую тайну алеаторных событий [57] . Вероятия представляются безчисленными. С переменным успехом испробованы разные очевидные пути розыска. Двигаясь вспять, автор узнает, отчего забастовку назначили на этот именно день: выясняется, что скрытой причиной было давнее предрасположение одного политического деятеля к цифре девять. Нас это никуда не ведет, и эта тропа оставляется (но прежде нам дают возможность быть свидетелями жарких партийных дебатов). Другим ложным следом оказывается автомобиль незнакомца. Мы пытаемся установить, кто он такой и что побудило его в нужное время проехать по нужной улице; но когда мы узнаем, что последние десять лет он там проезжал по пути к себе в контору каждый будний день в одно и то же время, мы опять остаемся ни с чем. Таким образом, мы вынуждены признать, что не внешние обстоятельства встречи могут дать нам понятие о деятельности судьбы в отношении этих двух людей, но скорее нечто цельное, какое-то средоточие, безо всякого причинного значения; а потому мы с чистой совестью обращаемся к вопросу о том, отчего именно Q. и именно барышня Анна, а не кто-нибудь другой, должны были оказаться рядом на краю панели в этом самом месте. И вот сначала ретроградному анализу подвергается линия ее судьбы, потом его, потом они сопоставляются, а потом обе жизни опять исследуются по очереди.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию