Давид Гольдер - читать онлайн книгу. Автор: Ирен Немировски cтр.№ 33

Когда вспыхнул свет, он тяжело вздохнул, дернулся, застонал, потянулся рукой к сердцу, но руки его не послушались. Он произнес несколько слов на незнакомом собеседнику языке и, как будто окончательно придя в себя, открыл глаза.

— Сходи за капитаном, — твердым голосом приказал он.

Юноша вышел, и Гольдер остался один. Когда волна с силой билась о борт корабля, он тихонько постанывал, но качка постепенно успокаивалась. Свет нового дня заглядывал в иллюминатор. Измученный Гольдер закрыл глаза.

Пьяный толстяк капитан спросил, изрыгнув ругательство:

— Он что, умер?

Гольдер медленно повернул к нему осунувшееся, мертвенно-бледное лицо с запавшим синюшным ртом и прошептал:

— Остановите… корабль…

Капитан не ответил, и старик повторил, повысив голос:

— Остановите. Вы что, не слышите?

Его глаза сверкали такой страстью, что капитан ответил ему, как обычному, живому и здоровому, пассажиру:

— Вы с ума сошли.

— Я дам денег… Тысячу ливров.

— Ну вот… — буркнул грек. — Начинается… Черт бы меня побрал… И зачем только я взял его на борт?..

— Земля… — пробормотал Гольдер. — Хотите, чтобы я сдох здесь в одиночестве, как собака? Мерзавцы…

Он произнес еще несколько слов, которые его собеседники разобрать не смогли.

— У вас есть судовой врач? — спросил юноша вслед уходящему капитану, но тот даже не потрудился ответить.

Паренек подошел к Гольдеру, прислушался к его учащенному дыханию.

— Потерпите, — мягко прошептал он, — мы скоро будем в Константинополе… Шторм стих… И мы плывем намного быстрее… Вы кого-нибудь знаете в Константинополе? У вас там родственники? Хоть кто-нибудь есть?

— Что? — пробормотал Гольдер. — Что?

В конце концов он как будто понял, о чем его спрашивают, но снова повторил: «Что?» — и затих.

— Константинополь… Это большой город… Там вас будут хорошо лечить… вы скоро поправитесь… Не бойтесь… — со страхом в голосе уговаривал юноша.

Внезапно он осознал, что старый Гольдер отходит. Первый глухой предсмертный хрип вырвался из его измученной груди.

Так продолжалось около часа. Молодой человек дрожал всем телом, но не уходил. Умирающий дышал тяжело и гулко, с необъяснимой силой, как будто в его теле уже поселилась иная жизнь.

«Еще немного… еще несколько минут… Потом все кончится… Я уйду… Боже, я даже имени его не знаю…»

Когда он укладывал старика на полку, у того из кармана выпал пухлый английский бумажник. Парень наклонился, поднял его, приоткрыл и с тяжелым вздохом, затаив дыхание, осторожно вложил его в огромную, тяжелую, ледяную, практически мертвую руку старика.

«Как знать? Он может на мгновение очнутся перед смертью… Вдруг он захочет оставить мне эти деньги… Как знать? Ведь это я притащил его сюда. Он совсем один».

Он приготовился ждать. День угасал, и море начало успокаиваться. Качка почти прекратилась, ветер стих. «Ночь будет прекрасная», — подумал спутник Гольдера.

Он протянул руку и пощупал вялое запястье старика. Пульс бился так слабо, что тиканье часов на кожаном ремешке почти заглушало его. Но Гольдер был еще жив. Тело умирает медленно. Старик открыл глаза. Заговорил. Но дышал тяжело, со странным, пугающим хрипом и хлюпаньем. Юноша прислушивался, придвинувшись совсем близко. Гольдер произнес несколько слов по-русски и вдруг перешел на идиш, давно забытый язык своего детства.

Он говорил быстро, как в бреду, странным, охрипло-булькающим голосом, то и дело умолкал и медленно подносил руку к горлу, словно пытался снять невидимый груз. Одна половина его лица застыла в неподвижности с приоткрытым остекленевшим глазом, но другая, живая, горела, как в лихорадке, пот ручьем стекал по щеке. Юноша хотел вытереть ему лицо, но Гольдер воспротивился.

— Оставь… — простонал он. — Не стоит… Слушай внимательно. В Париже ты отправишься к мэтру Сетону, на улицу Обер, дом двадцать восемь. Скажешь ему: Давид Гольдер умер. Повтори. Еще раз. Сетон. Мэтр Сетон, нотариус. Отдай ему все, что лежит в моем чемодане и бумажнике. Скажи, пусть позаботится о моей дочери… Потом ты отправишься к Тюбингену… Подожди.

Гольдер задыхался, беззвучно шевеля губами. Собеседник наклонился еще ближе и ощутил у себя на губах запах лихорадки и дыхание умирающего.

— Гостиница «Континенталь». Запиши, — прошептал Гольдер. — Джон Тюбинген. Гостиница «Континенталь».

Парень торопливо достал старое письмо, оторвал верх от конверта и записал оба адреса. Гольдер приказал угасающим голосом:

— Скажешь, что Давид Гольдер мертв, что я просил заняться делами моей дочери… что я ему доверяю и…

Он умолк. Глаза у него закатились, подернулись смертной пеленой.

— И… Нет. Только это. Все. Так будет правильно.

Он взглянул на бумажку в руке парня.

— Дай сюда… Я подпишу… Для надежности…

— Вы не сможете. — Спутник Гольдера покачал головой, но все-таки вложил карандаш в ослабевшие пальцы старика. — Ни за что не сможете, — повторил он.

— Гольдер… Давид Гольдер… — растерянно, со странной тревожной настойчивостью шептал умирающий. Слоги собственного имени казались ему незнакомыми словами какого-то загадочного языка… Но он все-таки сумел вывести подпись на обрывке старого конверта.

— Отдаю тебе все мои деньги, — выдохнул он. — Но поклянись в точности исполнить все, что я сказал.

— Конечно, я клянусь.

— Клянись перед всевидящим оком Господа.

— Клянусь.

Жестокая судорога исказила лицо старика, из уголков рта на руки потекла кровь. Хрипы стихли.

— Вы меня еще слышите, мсье? — громко, со страхом в голосе, спросил юноша.

Проникавший через иллюминатор вечерний свет падал на запрокинутое лицо. Паренек задрожал. На сей раз кончено. Открытый бумажник выпал из ослабевших пальцев старика, он схватил его, пересчитал деньги, спрятал их в карман и убрал конверт с адресами.

«Умер он наконец или все еще жив?»

Молодой человек протянул руку, но пальцы дрожали так сильно, что он не мог уловить биения сердца.

Боясь разбудить Гольдера, он на цыпочках отступил к двери и вышел, даже не обернувшись на пороге.

Гольдер остался один.

Он выглядел как мертвец, но смерть еще не завладела им полностью. Гольдер ощутил, как уходят голос, тепло тела, сознание, но зрение сохранил и видел, как лучи заходящего солнца тонут в море, как блестит вода.

В самой глубине его существа до последнего вздоха мелькали образы, слабея и стираясь с приближением смерти. На мгновение Гольдеру почудилось, что он прикасается к волосам и нежной коже Джойс, но потом она отдалилась, до него в последний раз донесся нежный и легкий, как звон колокольчика смех. Гольдер забыл о Джойс и увидел Маркуса. Мимо угасающего сознания проплывали, мгновенно уносясь прочь, незнакомые лица и какие-то зыбкие, размытые формы. В самом конце остались только вечерняя улица с освещенной лавкой на углу — улица его детства, свеча за обледеневшим стеклом, вечер, падающий снег и он сам… Пухлые снежинки падали ему на лицо и таяли, оставляя на губах вкус талой воды, совсем как в детстве. Кто-то окликнул его: «Давид, Давид…» Снег, низкое небо и тень смерти заглушали голос, унося его прочь, и он исчезал за поворотом дороги. Бесплотный голос стал последним, что слышал в своей земной жизни старый Гольдер.