Бледный огонь - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Набоков cтр.№ 15

И все время, и все время, любовь моя

[950] Ты тоже здесь, под словом, поверх

Слога, чтобы подчеркнуть и усилить

Насущный ритм. Во время о́но, бывало, слышали

Шелест женского платья. Я часто улавливал

Звук и смысл твоей приближающейся мысли.

И все в тебе — юность, и ты обновляешь,

Цитируя их, старые вещи, сочиненные мной для тебя.

«Туманный залив» — была моя первая книга (свободным стихом);

За ней — «Ночной прибой»; потом «Кубок Гебы», моя последняя колесница

В этом мокром карнавале, ибо теперь я называю

[960] Все «Стихи» и больше не содрогаюсь.

(Но эта прозрачная штука требует заглавия,

Подобного капле лунного света.

Помоги, мне, Вильям! «Бледный огонь».)

Мирно проходит день под непрерывный

Тихий гул гармонии. Мозг выцежен.

Коричневый летунок и существительное, которое я собирался

Использовать, но не использовал, сохнут на цементе.

Быть может, моя чувственная любовь к consonne d'appui, сказочному дитяти эхо.

Основана на чувстве фантастически спланированной,

[970] Богато рифмованной жизни.

Я чувствую, что понимаю

Существование или, по крайней мере,

Мельчайшую частицу моего существования

Только через мое искусство,

Как воплощение упоительных сочетаний;

И если личная моя вселенная укладывается в правильную строчку,

То также в строчку должен уложиться стих божественных созвездий,

И он должен, я думаю, быть ямбом.

Я думаю, что не без основания я убежден, что жизнь есть после смерти

И что моя голубка где-то жива, как не без основания

[980] Я убежден, что завтра, в шесть, проснусь

Двадцать второго июля тысяча девятьсот пятьдесят девятого года,

И что день будет, верно, погожий;

Дайте же мне самому поставить этот будильник,

Зевнуть и вернуть «Стихи» Шейда на их полку.

Но еще рано ложиться. Солнце доходит

До двух последних окон старого доктора Саттона.

Ему, должно быть, — сколько? Восемьдесят? восемьдесят два?

Он был вдвое старше меня в тот год, что мы женились.

Где ты? В саду. Я вижу

[990] Часть твоей тени близ карий.

Где-то мечут подковы. Зиньк, звяк.

(Как пьяный, прислоняется к фонарному столбу.)

Темная «Ванесса» с алой перевязью

Колесит на низком солнце, садится на песок

И выставляет напоказ чернильно-синие кончики крыльев, крапленые белым.

И сквозь приливающую тень и отливающий свет,

Человек, не замечая бабочки, —

Садовник кого-то из соседей — проходит,

Толкая пустую тачку вверх по переулку.

[1000] […]

Строки 1–4: Я был тенью свиристеля, убитого… и т. д.

Образ в этих начальных строках явно относится к птице, разбившейся на полном лету о наружную поверхность оконного стекла, в котором отраженное небо, чуть темнее оттенком, с чуть замедленным облаком, представляет собой иллюзию продолжения пространства. Мы можем вообразить Джона Шейда в раннем отрочестве, наружностью неказистого, но во всех остальных отношениях прекрасно развитого юношу, испытывающим первое эсхатологическое потрясение, поднимая неуверенными пальцами с травы плотное овальное тельце и рассматривая красные, как бы восковые, полоски, украшающие серовато-бурые крылья и изящные рулевые перья, тронутые желтым на концах, ярким, как свежая краска. Когда в последние годы жизни Шейда я имел счастье быть его соседом среди идиллических холмов Нью-Уая (см. Предисловие), я часто видел именно этих птиц, весело питающихся синими, с меловым налетом, ягодами можжевельника, росшего на углу его дома (см. также строки 181–182).

Мое знакомство с садовыми Aves сначала ограничивалось северноевропейскими видами, но молодой нью-уайский садовник, к которому я проявил интерес (см. примечание к строке [998] ), научил меня определять по силуэтам целый рой маленьких чужестранок тропического типа и смешные их голоса; и естественно, каждая древесная верхушка намечала пунктирную линию к орнитологическому труду на моем письменном столе, к которому я, бывало, мчался галопом служка в номенклатурном возбуждении. Как трудно было мне приноровить имя «малиновка» к пригородной самозванке, жирной птице в неопрятной тускло-красной ливрее, поглощавшей с отвратительным смаком длинных, грустных безучастных червей!

Между прочим, любопытно отметить, что хохлатая птица, именуемая по-земблянски sampel (шелкохвост), весьма похожая на свиристеля контуром и окраской, послужила моделью для одного из геральдических животных (остальные два: северный олень, настоящий, и лазурный тритон, златогривый) в гербе земблянского короля Карла Возлюбленного (р. 1915), злоключения которого я столь часто обсуждал с моим другом.

Поэма была начата ровно посредине года, в первые минуты после полуночи 1 июля, пока я играл в шахматы с молодым иранцем, студентом нашей летней школы; и я не сомневаюсь, что наш поэт понял бы искушение, испытанное его комментатором, синхронизировать с этой датой роковой факт — отбытие из Зембли будущего цареубийцы Градуса. На самом деле Градус покинул Онхаву 5 июля на копенгагенском самолете. >>>

Строка 12: на этой хрустальной земле!

Возможно, намек на Земблю, мою дорогую родину. После этого в бессвязном, наполовину стертом черновике, в правильной расшифровке которого мною я далеко не уверен: