Все люди смертны - читать онлайн книгу. Автор: Симона де Бовуар cтр.№ 59

Карл опустил голову, он не слушал чужих слов. Он молился.

— Мы ничего не можем сделать ни ради них, ни против них, — продолжил я. — Мы ничего не можем.

— Можно молиться, — сказал император.

Он был бледен, уголок рта дернулся, как в те моменты, когда нога причиняла ему боль.

— Испытание закончено, — объявил он. — Иначе Господь оставил бы в моем сердце хоть каплю надежды.

Через несколько недель Карл Пятый удалился в Брюссель, он поселился в домике, расположенном посреди парка, недалеко от Лувенских ворот; в маленьком одноэтажном особняке были собраны научные инструменты и часы; спальня императора была узкой и голой, словно монашеская келья. Хотя смерть Морица Саксонского избавила Карла от самого могущественного противника, он отказался воспользоваться этим преимуществом; он отказался заниматься германскими вопросами, а также добиваться имперского трона для сына. На протяжении двух лет он приводил свои дела в порядок, и все, за что брался, ему удалось: он изгнал французов из Фландрии, заключил Восельский договор и успешно решил вопрос о браке Филиппа с Марией Тюдор, королевой Англии. Но это не поколебало его решения. 25 октября 1555 года в большом зале Брюссельского дворца он созвал торжественное собрание, на которое явился в траурных одеждах, опираясь на руку Вильгельма Оранжского. Советник Филибер Брюссельский зачитал официальное волеизъявление императора. Затем император встал. Он напомнил собравшимся, как сорок лет назад в этом самом зале он объявил себя полностью дееспособным, напомнил о том, как стал наследником своего деда Фердинанда, а потом обрел императорскую корону. Христианский мир он застал в состоянии разброда, а свои владения в окружении враждебных соседей, от которых ему пришлось обороняться всю жизнь; в настоящий момент, заявил он, силы покидают его и он желает передать Нидерланды Филиппу, а империю — Фердинанду. Он призвал сына чтить законы предков, уважать мир и право. Что касается его самого, то он никогда никому не причинил ущерба намеренно.

— Если мне случалось учинить по отношению к кому-либо несправедливость, то я прошу за это прощения, — сказал он.

При последних словах он сильно побледнел, а когда сел, то слезы текли по щекам. Его сподвижники рыдали. Филипп бросился в ноги отцу. Карл обнял его и нежно расцеловал. И лишь я знал, отчего плакал император.

16 января 1556 года он в своих покоях подписал указ, в соответствии с которым отрекался в пользу Филиппа от Кастилии, Арагона, Сицилии и Новых Индий. И в этот день впервые за многие годы я узрел, как он смеется и шутит. Вечером он съел омлет с сардинами и изрядное блюдо из угрей, а после трапезы он в течение часа слушал виолу.

Он выстроил себе жилище в сердце Испании, возле монастыря Юсте.

— Вы отправитесь со мной туда? — спросил он.

— Нет, — ответил я.

— Что я могу сделать для вас?

— Разве мы не пришли к выводу, что ни для кого ничего нельзя сделать?

Он посмотрел на меня и сказал, подчеркивая каждое слово:

— Я буду молить Господа, чтобы однажды Он даровал вам покой.

Я проводил его до Флессинги и долго стоял на песчаном берегу, глядя на увозивший его корабль. Потом паруса исчезли за горизонтом.

* * *

— Я устала, — сказала Регина.

— Можно присесть, — сказал Фоска.

Они долго шли, углубившись в лес; ночь под сенью деревьев была теплой. Регине хотелось улечься среди папоротников и заснуть навеки. Усевшись, она сказала:

— Не продолжайте; это бесполезно. До самого конца будет все та же история, я ее уже знаю.

— Та же, и каждый день иная, — сказал Фоска. — Вам стоит выслушать…

— Недавно вы не хотели ее рассказывать.

Фоска улегся рядом с Региной; какое-то время он молча смотрел на темную листву каштанов.

— Можете ли вы себе представить парус, скрывающийся за горизонтом, и меня, стоящего на песчаном берегу и всматривающегося в исчезающий корабль?

— Могу, — откликнулась Регина.

Теперь она и правда могла.

— Когда история подойдет к концу, я увижу, как вы исчезаете на обочине дороги. Вы прекрасно понимаете, что вам предстоит исчезнуть.

Она закрыла лицо руками.

— Не знаю, я больше ничего не знаю, — сказала она.

— Зато я знаю. И раз я еще могу говорить, я продолжу.

— А потом?

— Не будем думать об этом. Я — говорю, вы — слушаете. Пока еще не время задавать вопросы.

— Ну ладно. Продолжайте, — сказала она.

Я шел напрямик через болото, которое простиралось сколько хватало глаз; пористая почва проваливалась у меня под ногами, и заросли тростника с легким шуршанием стряхивали капли воды; солнце садилось за горизонт; там вдали, за равнинами и морями, за горами все время был горизонт и каждый вечер садилось солнце. Немало лет прошло с тех пор, как я забросил свой компас и затерялся на этих однообразных просторах, не ведая ни времени, ни часов; я забыл прошлое, а моим будущим была эта бескрайняя равнина, стремившаяся к небу. Я пробовал ногой почву, чтобы нащупать твердые кочки и устроиться на ночлег, когда вдалеке открылась широкая розовеющая заводь. Я подошел поближе. Среди трав и зарослей тростника струилась река.

Еще сто или даже пятьдесят лет назад сердце мое забилось бы сильнее, я бы подумал: я открыл великую реку, и мне единственному ведома эта тайна. Но теперь река равнодушно отражала розовое небо, и я подумал всего лишь, что ночью мне через нее не перебраться. Наткнувшись на клочок земли, затвердевший при первых заморозках, я опустил мешок на землю и достал оттуда меховое одеяло, затем собрал побольше хвороста и, разложив костер, развел огонь. Я разжигал костер каждый вечер, его потрескивание и запах восполняли в ночи недостаток моего собственного присутствия: пылающая и рдеющая жизнь, которая поднималась от земли к небу. Река была настолько спокойной, что оттуда не доносилось даже всплеска.

— О-го-го!

Я вздрогнул. Это был человеческий голос, голос белого человека.

— О-го-го!

Я откликнулся в свою очередь и подбросил охапку сучьев во взметнувшееся пламя. Не прекращая подавать голос, я подошел к реке и увидел на другом берегу огонек: тот, другой, тоже разжег костер. Слов, которые он выкрикивал, я не мог разобрать, но мне показалось, что говорят по-французски. Наши голоса сталкивались во влажном воздухе, но незнакомцу явно было так же трудно расслышать мои слова, как и мне его. В конце концов он замолк, а я трижды крикнул:

— До завтра!

Человек! Белый человек! Укутавшись поплотнее, я наслаждался теплом костра и думал: после ухода из Мехико мне давно не приходилось видеть лица со светлой кожей. Четыре года. Я уже подсчитал. За рекой горел огонь, а я говорил себе: уже четыре года, как я не видел людей со светлой кожей. И вот в ночи между нами завязался безмолвный диалог. Кто он? Откуда? Чего он хочет? И он задавал мне те же вопросы, а я отвечал ему. Я отвечал. Внезапно на берегу этой реки я вновь обрел прошлое, будущее, судьбу.