Пейзаж, нарисованный чаем - читать онлайн книгу. Автор: Милорад Павич cтр.№ 78

Так мы расстались, как расстаются все другие, после того как завершится

Больше молодой человек ничего не хотел говорить без своего адвоката. Однако я еще поднажал. Я сказал ему:

– Душа человека – маленький дом, и комната души обставлена мебелью. Мебель эта – наше настоящее. Если бы это самое настоящее холили и лелеяли, если бы уделяли ему столько внимания, сколько прошлому и будущему (а это стены души), то, может, настоящее и могло бы развиться, может, разрослось, расцвело бы пышным цветом и поднялось бы за счет стен прошлого и будущего, возвращаясь к своему первозданному порядку и становясь мерой, которые мы давно урезали, пестуя свое прошлое и будущее за счет отторженного сегодня, которое хиреет все больше:и больше. Если ты не образумишься, я найду способ оторвать от твоего и без того ущербного настоящего еще кусочек…

Припертый к стене, он с глазу на глаз рассказал мне следующее.

По приглашению нанимателя он приехал из Нью-Орлеана через Лион. Сад, в котором произошло событие, принадлежал сеньору Разину, и госпоже Разин об этом было известно. В саду есть колодец, хотя в нем больше грязи, чем воды. Именно в связи с этим колодцем молодому человеку было дано специальное поручение.

"Мне было ведено, – рассказывает он, – поступить следующим образом. Ежевечерне в полнолуние, сказано было мне, сеньора Витача ворожит. Глядит в блюдо с водой или в какой-нибудь колодец и смотрит, кто является ей в воде. От лика, который ей является, зависит, по ее мнению, ее будущее, судьба любимых ей людей. В первое же полнолуние ты пойдешь вместе с ней и посмотришь, чей лик она вызовет из воды. Если мужчина, – приказали мне, -стало быть, если мужчина, убей ее и брось тело в колодец. Если в воде женский лик, пусть вдет куда глаза глядят…

В первую же ночь полнолуния пошел я с сеньорой Разин к колодцу. Она сказала, что хочет остудить фрукты. Когда она вытащила ведро, я смотрел, ибо я слеп только в своем деле. Витача не обращала на меня внимания и наклонилась над ведром, ожидая, когда в нем соберется свет луны. Она ждала, а звезды падали, словно листья. В это время она говорила:

– Пусть Воскресенье венчается с Понедельником, Вторник – со Средой, Четверг – с женской Пятницей, а мужская Пятница с Субботой. Оставь году двенадцать мужских Пятниц и не смей оскоромиться, не пускайся в путь, на войну и в постель с женой. А женские Пятницы да останутся прежними, пусть первая Пятница после каждого полнолуния останется для меня женской. Это молодая Параскева Пятница, святая, покровительница лошадей; Параскева пусть защищает бесплодных; и таких оставь двенадцать в году. И да останется Четверг вдовцом (на мужской неделе он Пятницами идет), а Суббота – вдовой, когда святые Пятницы будут в женских неделях. И пусть не борются мужские дни с женскими днями недели за превосходство, да будет мир им и явившемуся…

И тут я увидел, что в ведре появляется лик. Хорошо всмотрелся, мужской или женский, и сделал точно так, как было ведено".

Прошу Вас, дон Азередо, после того как прочитаете это письмо, прослушайте кассету. Вы услышите то, чего не напишешь на бумаге. В отличие от наших голосов голос молодого человека с кудрявыми волосами – глубокий, надтреснутый альт, который заикается и не имеет эха.

Хотя Вы все это, наверное, уже знаете.

По вертикали 1

Когда был завершен и собран воедино этот Памятный Альбом, посвященный архитектору Афанасию Разину, или Свилару, мы почувствовали себя словно собаки, у которых от частого поглаживания по голове искривились уши. Нужно было отпечатать шестьсот экземпляров подарочного издания, из которых первые сто будут переданы в распоряжение фирмы «АВС Engineering amp; Pharmaceuticals» из Калифорнии, следующие сто, по желанию самого Афанасия Федоровича Разина, положены в склеп его матери на кладбище в Белграде, а остальные – пущены в продажу.

Но сначала надо было получить согласие самого юбиляра. Поэтому рукопись вместе с семейными фотографиями, приложенными к Альбому, была отправлена архитектору Разину. Он получил ее и долго не отвечал. На то у него были причины. Дела и заботы. Я готов биться об заклад, что мы этой книгой поставили его в неловкое положение, и потому не удивлялся, что он не отвечает. Однако нужно было работать, и я позвонил ему по телефону. Он был любезен, говорил, не вынимая изо рта трубки. Он сказал:

– Я далек от мысли, что могу по достоинству оценить вашу книгу. Хочу в связи с ней сказать вам две вещи. Мне кажется, один рассказ, или как вы это называете, сбежал, пока я читал его. Как-то потерялся. Второе, я не мог смотреть снимки. Мне постоянно казалось, что появится более удобный момент для этого. Только после того, как прочитал книгу (если я вообще ее прочитал с учетом пропавшей истории), я стал разглядывать фотографии, но вместо того, чтобы рассматривать их, пустился в этот разговор с вами. Беда в том, что мне уже сейчас кажется, что из вашей книги исчезла не одна история. Множество. И число их изо дня в день растет. Вы знаете, к чему это ведет. Из вашей книги исчезло больше рассказов, чем в ней осталось, а поскольку рассказы продолжают исчезать и теперь из вашей книги, как в черную дыру, как в звездную яму их утекло куда больше, чем вы написали. Поэтому прервем этот разговор. Он теперь уже не касается ни вас, ни меня, а кого-то третьего, ибо как знать, чьи рассказы сейчас исчезают из вашей книги. – И он положил трубку.

Когда затем мы встретились, Альбом уже находился в печати – он же этому никогда не противился, – и все-таки я спросил его, что он думает о книге. Он был не тот, каким бывал прежде, когда, расплачиваясь в ресторане, проводил монетой по усам (чтобы денежки водились), был умиротворен', ежедневно – по утрам, привычно, словно парикмахер – сбривал бороду, брови и волосы; Витача исчезла из его жизни, и доходили слухи, что он все больше отходит от дел под натиском чего-то такого, что сильнее его, и свои неизмеримые богатства, земельные владения и заводы, биржевые акции и дома превращает в наличные.

– Больше всего мне понравился рассказ о четырнадцатом апостоле, -сказал он мне.

– О четырнадцатом апостоле? Да такого рассказа в нашем Альбоме нет.

– Нет, говоришь? Ну вот видишь, здесь я с тобой не согласен.

– Клянусь бородой, нет!

– Знаешь, – сказал он, словно не услышав меня, – нет такой фразы в книге, которая раньше или позже не стала бы истиной. Мне часто кажется, что в иностранном языке или в спектакле я узнаю слова из нашего сербского языка. В японском театре Ноо мне вполне отчетливо слышится звучание сербского народного стиха или даже пения, которое порой звучит как русское церковное. Я убежден, что и в произведениях Шекспира может оказаться очень красивая история на нашем языке (сам Шекспир по-сербски ни бе ни ме, хотя некоторые его герои говорили на этом языке), если хорошенько вслушаться, если уловить подлинное звучание и смысл фраз, вырванных из глав одной книги, может получиться такой роман, что с ума сойти можно… Следовательно, из книги не только постоянно исчезают рассказы, но в ней постоянно появляются новые и новые повести. Это зависит от чтения, а не от написания, дело глаза – не пера. Так мы возвращаемся к тем рассказам – незваным гостям, о которых ты упоминаешь в этой книге. Чему же ты теперь удивляешься? Неужели не веришь в их присутствие?