Наоборот - читать онлайн книгу. Автор: Жорис-Карл Гюисманс cтр.№ 2

После нескольких сеансов он решил, несмотря на приглашения и упреки, больше там не показываться.

И тогда ему вздумалось потереться среди сверстников своего круга.

Некоторые тоже воспитывались в церковных пансионах, сохранив шарм тамошнего образования: отправляли службы, причащались на Пасху, вращались в католических кругах и скрывали, как преступление, просьбы, что адресовывали девкам. В большинстве случаев это были глупые и раболепные красавчики-щеголи, торжествующие лентяи; истощив терпение учителей, они все же исполнили завет: в обществе растворялись покорные и набожные существа.

Иные, проучившись в государственных колледжах и лицеях, казались не столь лицемерными, более раскованными, однако тоже были скучными и ограниченными. Кутилы, влюбленные в оперетки и скачки, любители ландскнехта и баккара, они проматывали состояния на ипподроме, в карточной игре, словом, во всех развлечениях недорослей. Невыносимая усталость охватила Жана уже через год: в примитивно-низменных дебошах этой кампашки не было ни отбора, ни фантазии, ни реального перевозбуждения крови и нервов.

Постепенно он от них отошел и стал приглядываться к писателям, вроде бы более родственным ему по духу, с кем должно было быть гораздо уютнее. Новый мираж: возмущали злопамятство, мелочность их суждений, их болтовня, банальная, как церковная дверь, их отвратительные дискуссии, когда ценность книги определяется количеством изданий и суммой выручки. Тогда же он заметил вольнодумцев, буржуазных доктринеров, требовавших свобод, дабы явилась возможность задушить чужое мнение; алчных и бессовестных пуритан, чей интеллект был по его мнению, ниже, чем у сапожника на углу.

Презрение к человечеству возросло, в конце концов он осознал, что мир, в основном, состоит из хвастунов и болванов. Решительно никакой надежды найти у других такие же стремления, такую же ненависть, никакой надежды встретиться с душой, находящей, как и его собственная, удовольствие в кропотливом анализе, никакой надежды подружить свой остро отточенный ум с умом творческой личности.

Обессиленный, раздраженный, возмущенный ничтожеством общепринятых идей, дез Эссэнт превратился в одного из тех, о ком Николь сказал, что им больно везде. {3} Дошло до того, что он постоянно "сдирал с себя кожу", страдал от болтовни на патриотические и общественные темы, подбрасываемые утренними газетами, и от аплодисментов, которыми всемогущая публика награждает скверно написанные, лишенные оригинальности книги.

Он мечтал уже о чистой пустыне, об уютном убежище, о неподвижном и утепленном ковчеге, где спрятался бы от нескончаемого потопа людской пошлости.

Единственная страсть — женщина — могла бы удержать его от давившего презрения ко всему, но и та была исчерпана. К чувственным яствам он прикоснулся с аппетитом гурмана, одержимого прихотями, осаждаемого внезапным голодом, чьё нёбо быстро притупляется и пресыщается. В эпоху дружбы с дворянчиками ему доводилось участвовать в роскошных ужинах, где пьяные женщины расстегиваются за десертом и колотят башкой по столу. Он прогулялся и за кулисы, отведал актрис и певичек, испытал, сверх врожденной женской глупости, лихорадочное тщеславие комедианток; потом содержал знаменитых кокоток и обогащал заведения, которые за соответствующую мзду поставляют спорные удовольствия. Наконец, пресытившись, устав от однородных ласк, погрузился в грязь, надеясь оживить желание контрастом, стимулировать притуплённые чувства возбуждающей нечистоплотностью нищеты.

Чтобы ни пробовал, давила скука смертная. Ожесточившись, он прибег к опасным ласкам виртуозок, после чего здоровье пошатнулось, нервная система истощилась, затылок становился уже чувствительным, рука дрожала — еще прямая, если хватала тяжелый предмет; подпрыгивающая и падающая, если брала что-то легкое, скажем, стаканчик.

Врачи напугали его. Настало время притормозить, отказаться от изнуряющих проделок. Ненадолго присмирел, но вскоре мозжечок встрепенулся, опять забил тревогу. Подобно девчонкам, которые при наступлении зрелости алкают вредные и гнусные блюда, он возмечтал об исключительных страстях, об извращенных наслаждениях; то был конец. Как бы удовлетворившись изведанным, как бы без ног от усталости — его чувства впали в летаргию; бессилие было не за горами.

Он очнулся отрезвевший и одинокий, ужасно утомленный, моля о смерти; мешала трусость плоти.

Окрепла мысль затаиться где-нибудь подальше, запереться в уединении, ослабить грохот непреклонной жизни.

Впрочем, самое время было решаться: взглянув на свое состояние, он ужаснулся. Безумства, кутежи сожрали львиную часть наследства; другая, помещенная в землю, приносила смехотворный доход.

Он решил продать замок Лурпс, так как больше не жил там; к нему не притягивало какое-нибудь приятное воспоминание, сожаление; ликвидировал и другие угодья, купил государственную ренту и не только обеспечил себе годовой доход в пятьдесят тысяч ливров, но и отложил кругленькую сумму, предназначенную для покупки и меблировки домика, где предполагал наслаждаться абсолютным покоем.

Мольба была услышана. Излазив окрестности столицы, обнаружил домик, продававшийся в верху деревушки Фонтенэ-о-Роз, в уединенном месте, без соседей, рядом с крепостью. Уголок этот почти не был обезображен присутствием парижан, и дез Эссэнт посчитал, что находится в безопасности. Ободряла и трудность сообщения, плохо обеспеченного смешной железной дорогой на краю деревни и маленькими вагончиками, ползущими взад-вперед, когда заблагорассудится. Мысль о новой жизни радовала тем более, что он воображал себя на почтительном расстоянии, на высоком берегу, недосягаемом для парижской волны и в то же время достаточно близком, чтобы соседство столицы обостряло одиночество. А поскольку известно, что достаточно не иметь возможности отправиться куда-либо, чтобы тотчас охватило желание туда броситься, дез Эссэнт, не сжигая кораблей, имел все шансы не быть застигнутым случайным наплывом чувств к обществу или сожалением.

Он направил в приобретенный дом каменщиков, затем, внезапно, никого не известив о своих замыслах, освободился от старой мебели, отпустил слуг и, не оставив консьержу никакого адреса, исчез.

Лишь через два с лишним месяца дез Эссэнт смог окунуться в безмолвие дома Фонтенэ: многочисленные покупки вынудили облазить Париж, истоптать его вдоль и поперек.

Но перед тем, как впустить в дом драпировщиков, — сколько поисков, сколько колебаний!

Уже давно он был экспертом в искренности и недосказанности оттенков. {4} Раньше, еще принимая у себя женщин, он сочинил будуар: среди крошечной мебели, вырезанной из японского камфарного дерева, под шатром из розового индийского атласа, тела мягко окрашивались светом, процеживающимся сквозь ткань.

Комната — её зеркала перекликались эхом и отсылали в стены, насколько хватает глаз, анфилады розовых будуаров — пользовалась славой среди девок, обожавших погружать свою наготу в эту алую прохладную "ванну", ароматизированную мятой, что исходила от дерева мебели.