О любви и прочих бесах - читать онлайн книгу. Автор: Габриэль Гарсиа Маркес cтр.№ 27

— Вам известно, что это запрещенное сочинение?

— Как все лучшие беллетристические сочинения нашего времени, — ответил Абренунсио. — Вместо них печатают трактаты для ученых мужей. Что же остается нам читать, как не пустые рыцарские романы, да и то тайком.

— Не совсем так, — сказал Делауро. — Сто экземпляров последнего тиража «Дон Кихота» здесь прочитали уже в год его издания.

— Нет, не прочитали, — сказал Абренунсио. — С таможни книги отправлены неизвестно куда.

Делауро не ответил, продолжая с волнением рассматривать великолепный экземпляр «Амадиса де Гаулы».

— Этот том бесследно исчез девять лет назад из отдела секретного хранения нашей библиотеки, — сказал он.

— Вполне возможно, — отозвался Абренунсио. — Но кое-что известно о дальнейшей судьбе этого исторического экземпляра: почти целый год он переходил из рук в руки более чем дюжины разных лиц, трое из которых умерли странной смертью. Я уверен, что они пали жертвой какого-то неведомого воздействия.

— Мой прямой долг — донести об этом Святой Инквизиции.

Абренунсио не принял это заявление всерьез.

— Разве я распространяю ересь?

— Нет, но я должен был бы так поступить, ибо нашел у вас запрещенную враждебную книгу.

— Эту книгу и еще множество других, — сказал Абренунсио и указательным пальцем обвел по воздуху книжные залежи. — Но если бы я раньше знал, что вы именно для этого сюда явились, я не открыл бы вам двери. — Обернувшись к гостю, он добродушно продолжил: — Однако я рад, что вы пришли, и рад вас видеть здесь.

— Маркиз беспокоится о судьбе дочери и попросил меня зайти к вам, — сказал Делауро.

Абренунсио предложил ему сесть рядом, и оба предались греху многословия, а в это время апокалиптический шторм сотрясал море. Медик обстоятельно и со знанием дела изложил историю такой болезни, как бешенство, начиная с зарождения рода человеческого; говорил об ущербе, нанесенном бешенством человечеству; о том, что за тысячу лет медицина не научилась врачевать эту страшную болезнь. Он привел потрясающие примеры того, как бешенство, равно как помешательство и другие душевные заболевания, принимают за дьявольскую одержимость. Что касается Марии Анхелы, то с момента укуса прошло слишком много времени, чтобы считать ее больной. Единственная реальная опасность состоит в том, заключил Абренунсио, что она, как это случилось со многими другими, может погибнуть от жестоких актов экзорцизма.

Последнее предположение показалось Делауро отголоском преувеличенных страхов средневековой медицины, но он не стал спорить, поскольку общий вывод соответствовал его теологическим аргументам в защиту того, что Мария Анхела не больна и не одержима бесом. Он сказал, что владение тремя африканскими языками, которые так не похожи на испанский, отнюдь не сатанинское наваждение, как считают в монастыре. Также имеются многочисленные свидетельства того, что она отнюдь не слабое существо, но нет доказательств того, что она обладает сверхъестественной силой. Никому не удалось уличить ее и в ясновидении или левитации, и это тоже, хотя и косвенно, подтверждает ее духовное и физическое здоровье. Позднее Делауро пытался заручиться поддержкой некоторых братств и других не слишком значительных обществ, но никто не отваживался оспорить приговор монастыря или отвергнуть народное суеверие. Было ясно, что ни эти доводы, ни диагноз Абренунсио никого не переубедят, тем более если оба они выступили бы солидарно.

— Нам вдвоем пришлось бы противостоять всему миру, — сказал Делауро.

— Потому-то я и удивился, что вы пришли, — сказал Абренунсио. — Я всего лишь овца на заклание в загоне Святой Инквизиции.

— Честно говоря, я и сам не знаю, зачем пришел, — сказал Делауро. — Наверное, Господь Бог послал мне испытание в лице этой девочки.

Ему надо было это сказать и облегчить душу. Абренунсио пристально посмотрел на него и заметил, что гость крепится, чтобы не пустить слезу.

— Не мучайте себя понапрасну, — мягко сказал он. — Скорее всего вы зашли просто поговорить о ней.

Делауро почувствовал себя раздетым догола. Он вскочил, ища глазами дверь, и не выскочил стремглав из комнаты только потому, что в самом деле был полуодет. Абренунсио помогал ему облачаться в еще непросохшие одежды, стараясь задержать его для продолжения беседы. «С вами я мог бы разговаривать до скончания века», — сказал он, предлагая гостю стаканчик какого-то светлого зелья, дабы полностью восстановить зрение. А потом заставил его вернуться от самой двери, напомнив о забытом в комнате чемоданчике. Но ничто не могло рассеять мрачного уныния Делауро. Он поблагодарил хозяина за гостеприимство, за оказанную медицинскую помощь, за зелье, но ограничился лишь обещанием зайти как-нибудь в другой раз и поболтать подольше.

Он не мог подавить в себе желания немедленно увидеть Марию Анхелу. То, что уже наступила ночь, ему поначалу и не подумалось. Он хотел было пройти, как раньше, задворками, но путь преградил бурно разлившийся ручей из водостока, и пришлось по колени в воде шлепать по улице ко входу. В дверях монастыря привратница пыталась задержать его, заявив, что вот-вот будет подан сигнал отхода ко сну, но он ее отстранил:

— Приказ сеньора епископа.

Мария Анхела в испуге проснулась и не узнала его в потемках. Он не нашелся, чем объяснить свой визит в такое неподходящее время, и сказал первое, что пришло на язык:

— Твой отец желает тебя видеть.

Девочка разглядела сундучок у него в руках и вскипела:

— А я не желаю.

Он, растерявшись, спросил — почему?

— Потому, — сказала она. — Лучше умру.

Делауро хотел ослабить ей повязку на больной ноге, чтобы сделать ей что-то приятное.

— Не надо, — сказала она. — Не трогай.

Он не послушался, и тогда девочка влепила ему в лицо смачный плевок. Он не шелохнулся и подставил другую щеку. Мария Анхела плюнула еще раз и еще. Он подставлял то одну щеку, то другую, впав в экстаз от охватившего его греховного наслаждения. Закрыв глаза, читал молитву, а она осыпала его лицо плевками с той же яростной страстью, с какой молился он, и не останавливалась до тех пор, пока не увидела всю бесполезность своей затеи. И он стал зрителем страшной картины бесовской одержимости. Волосы Марии Анхелы сами собой извивались, подобно змеям Медузы, а изо рта вырывалась зеленая пена и свирепая ругань на дикарских языках. Делауро схватил свое распятие, приблизил к ее лицу и вскричал страшным голосом:

— Сгинь, кем бы ты ни был, сгинь, отродье ада!

Его крик еще более распалил вопящую девочку, которая вцепилась в узлы связывавших ее ремней. Прибежала в испуге тюремщица и старалась ее усмирить, но сделать это удалось лишь Мартине с помощью ей одной ведомых небесных сил. Делауро бежал.

Епископа за ужином встревожило отсутствие своего любимого чтеца, а Делауро тонул в море своих переживаний, и ничто в этом мире, как и в любом другом, его не волновало, кроме ужасающего видения — образа Марии Анхелы, одержимой бесом. Он укрылся в своей библиотеке, но читать не мог. Он ожесточенно молился, пел песню, сыгранную ее отцом на лютне; плакал жгучими слезами, которые вырывались из его кипящего нутра. Потом раскрыл чемоданчик Марии Анхелы и выложил на стол одну вещь за другой, ощупывал их, ловил их запах, усмиряя дикий зов плоти; любил их и разговаривал с ними неведомым стихотворным размером, пока окончательно не сник. Тогда он разделся до пояса, вынул из ящика стола плетку с железными шипами, до которой никогда не дотрагивался, и принялся истязать себя с безудержной ненавистью до тех пор, пока, казалось, не погас последний проблеск мысли о Марии Анхеле. Епископ, который не мог жить без него, нашел его полумертвым в луже крови и слез.