Мартин Заландер - читать онлайн книгу. Автор: Готфрид Келлер cтр.№ 69

Сей иронический выпад защитник Юлиана тотчас вполне серьезно подхватил и, продолжая его, в поисках уважительных и даже оправдательных причин повел речь о прискорбном несовершенстве общественного просвещения, то бишь народного образования, каковое как раз и есть корень всех бед. В данном случае многообещающие молодые люди, конечно, посещали школу и даже учебные заведения более высокой ступени. Он не станет подробно останавливаться на состоянии этих школ, но вполне очевидно, что надлежащего воздействия они не оказали. А посему волей-неволей обращает свой взор к родителям, чье собственное воспитание, коим государство пренебрегало, не снабдило их средствами, позволяющими должным образом выразить свои добрые намерения и со знанием дела и пониманием важности задачи уберечь сыновей от кривых дорожек и т. д. и т. п.

Блудные сыновья внимательно смотрели на оратора, у них словно открылись глаза и одновременно взошла звезда надежды. Председатель суда, однако, закрыл процесс и выступил с итоговым обращением к присяжным, разъяснивши им, на какие вопросы и под каким углом зрения они должны ответить. В заключение он не отказал себе в удовольствии отмести нападки вздорного защитника на просвещение как на источник преступлений.

— Господа присяжные! — серьезно произнес он. — Вот уж сто лет как славный наш соотечественник написал для бедного и темного народа книгу, которая всем вам знакома: она называется «Лингард и Гертруда»! [21] С той поры он прожил долгую жизнь, преисполненную тягот, непризнания и неустанных трудов, и своею работой заложил основы нашей народной школы, которая на этом и зиждется. На протяжении более чем полувека достаточно узкий круг нашей общественности, почтительно следуя по стопам славного мужа, обновлял и непрерывно расширял здание народного просвещения. За минувшие пятьдесят лет мы пожертвовали на это многие миллионы и уже не один десяток лет гордимся, что расходы на просвещение составляют верхнюю строку государственного бюджета; ныне их объем равен почти половине упомянутого годового бюджета, хотя и все прочие государственные нужды, как я полагаю, не остаются в недостойном пренебрежении! Бремя, какое общины берут на себя в связи со школами, конечно, сюда не входит. А к образованию народа ежедневно предъявляют все новые требования, и все они обсуждаются и по возможности учитываются, коль скоро достаточно разумны. И нам вдруг говорят такие вещи!

Господа присяжные! Славные родители обоих обвиняемых тоже учились в школе Нового времени, как, вероятно, и большинство пожилых людей среди нас; но даже если это и не так, предполагаемая неосведомленность родителей все равно не дает нам права считать их ответственными за прегрешения детей, то же касается и тогдашних учебных заведений! По моему мнению, дом неученого селянина и теперь, как во все времена, способен быть школою честности и верности долгу. Что до выпадов защиты, господа, я высказываю уверенность, что, обдумывая свое решение, вы не станете уделять им большого внимания, ибо в юридическом смысле они к делу не относятся. Думаю, вам это известно, однако, будучи лицом официальным, я не мог не сказать об этом, ибо у меня, в последнее время уже не первый раз, возникло впечатление, будто в наши края заявился дух старой истерички, как сатана из Книги Иова! [22]

Председателем суда, кстати говоря, был старолиберал, причем тот самый, что председательствовал в Большом совете при первом появлении там близнецов. Поэтому несколько восторженных возгласов, неподобающе громко прозвучавших в глубинах зрительских масс, утонули в энергичном шиканье.

Присяжные удалились. Хотя, по сути, согласные касательно приговора, они все же нуждались в некотором времени, чтобы сделать все как положено, и народ, извещенный об этом, большей частью разбежался.

В цайзигской усадьбе в этот день было еще тише обычного. Якоб Вайделих пытался спрятаться в своих неутомимых трудах, то в хлеву, то в дальних углах огородов, то в кладовых. Временами он заглядывал к жене, которая настолько оправилась, что порой вставала с постели и устраивалась в инвалидном кресле. Муж сумел утаить от нее все сообщения о развитии печальной истории; она знать не знала ни о поимке бежавшего Юлиана, ни о сегодняшнем судебном заседании, и счастливое забвение этих вещей словно бы помогало ее крепкой натуре вновь подняться.

К вечеру стало еще тише. Не только почти всех соседей любопытство выгнало в город, вайделиховские работники тоже сбежали поглядеть на хозяйских сыновей — каково им в беде. Уже опускались ранние осенние сумерки, а вокруг по-прежнему царила тишина, только коровы в хлеву мычали, требуя пойла. Вайделих пошел выгнать их к источнику, но уже не к старому, где вода лилась из ружейного ствола. Тот не годился для разросшегося хозяйства, поэтому воды прикупили и построили каменный бассейн с двумя прочными трубами. Пятнистая скотина теснилась возле просторной поилки, жадно хлебая чистую горную влагу. Якоб не торопил животных, глядел на благотворные струи с тою печальной рассеянностью, которая на миг задерживает наступление горчайшей минуты. Солидный колодезь должен был предварить постройку нового дома, но теперь все на том и закончилось.

Когда коровы досыта напились, он погнал их обратно в хлев. Самая молодая заартачилась, убежала на лужайку. Якоб поискал скотницу, но та схоронилась за воротами соседкина сарая и тихонько с кем-то судачила.

Между тем больная в доме заскучала, так как никого не видела и не слышала. Она кое — как вышла из горницы, где стояло кресло, добрела в спальне до полуоткрытого окна и стала высматривать мужа. А у стены под окном аккурат стоял один из работников, наконец воротившийся и незаметно шмыгнувший за дом, словно все время там и трудился. И оживленно беседовал со скотницей, которая тоже прибежала от соседки.

Думая, что хозяйка сидит в передней горнице, они разговаривали если и не во весь голос, то настолько внятно, что больная улавливала каждое слово и с подлинной прозорливостью вмиг уразумела происходящее, будто постоянно была в курсе всех подробностей! Вцепившись дрожащими руками в оконную раму, она здоровым ухом прислушивалась к разговору.

— Давка была будь здоров, — сказал работник, — пошевелиться невозможно, и все ж таки, когда читали приговор, стояла мертвая тишина!

— Какой приговор-то? — нетерпеливо спросила скотница.

— Каждому по двенадцать лет каторжной тюрьмы, что линденбергскому, что унтерлаубскому. А третьему, мелкой сошке, вроде как пособнику ихнему, ему четыре года дали. Жалко мне стариков, что хошь со мной делай!

— Боже святый! — сказала скотница. — Двенадцать лет! А как они выглядели? Что делали?

— Я их не видал. Но мужик, что стоял впереди меня, сказывал, выглядели оба хуже некуда, вроде как обеспамятели. Но это, по-моему, навряд ли. Народ смеялся и бранился вперемежку.

Из-за угла вышел Якоб Вайделих и, ни о чем работника не расспрашивая, отослал его и скотницу по делам. Сам он еще некоторое время чем-то занимался в сенном сарае, а когда совсем стемнело, наконец-то пошел в дом зажечь свет и похлопотать о жене. Тут только защемило у него усталое сердце, ведь он знал, что нынче должно было произойти и что от бедной жены надолго не утаишь.