Нанон - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Санд cтр.№ 52

Что можно придумать еще, чего бы не придумали они? Разве что снова ввести пытки или запалить Францию со всех концов.

Прежний мэр, заходивший к нам в монастырь, очень радовался падению якобинцев. С тех пор как обезглавили короля и королеву, он, республиканец в девяностом году, стал ярым роялистом, но своими взглядами делился только с нами, так как нам лишь одним доверял, да и то говорил шепотом, — впрочем, в те времена все разговаривали вполголоса. В деревнях заглохли споры и живые беседы. Люди боялись обронить слово — не ровен час, соблазнится кто-нибудь, как нищий монеткой, и донесет на тебя.

— Хотите верьте, хотите нет, — сказал нам этот славный человек, — но мне думается, что со смертью Робеспьера нашим бедам придет конец. Он был на службе у чужеземцев, торговал кровью наших солдат.

— Вы заблуждаетесь, гражданин Шено, — прервал его приор. — Робеспьер был честен, и, вероятно, именно по этой причине люди похуже, чем он, и расправились с ним.

Хуже, чем он, не бывает. Говорят, он был хитер и ловок. Те, которые сядут на его место, может быть, окажутся не такими ловкачами, и тогда здравомыслящие люди нас от них избавят.

Таково было мнение всей коммуны. Сперва его поверяли друг другу на ухо, потом крестьяне стали собираться по пять-шесть человек и обсуждать события. Про новую систему еще не знали, из слухов, изредка доходивших до нас, мы ничего понять не могли, и тем не менее в воздухе чувствовалось обновление. Террор понемногу ослабевал, террор шел на убыль. Хорошо ли, плохо ли используют люди свободу, все равно она благо.

В конце августа я получила от Эмильена третье письмо и с удивлением прочитала о том, что он как будто жалеет Робеспьера и якобинцев. Нет, любить он их не любил, но считал, что Франция становится роялистской и что армия боится предательства. Обычно такой мягкий и терпеливый, Эмильен метал громы и молнии против нынешних правителей, которые рвали друг у друга власть, не помышляя о защите отечества. По всему было видно, что теперь Эмильен сражался не только во имя своей чести; он шел в бой почти с радостью, проникшись общим ратным духом. Он сообщил мне, что за военные заслуги его даже повысили в чине, а через несколько недель Эмильен написал, что произведен в офицеры.

— Смотри-ка! — воскликнул приор. — Так, глядишь, он и в генералы выйдет.

Его слова заставили меня задуматься. Что ж удивительного, если Эмильен сделает блестящую военную карьеру, подобно многим другим, о которых я слышала. Тогда он перестанет думать, как на нем отразится участь аристократов: ни их крушение, ни презрительное высокомерие его не затронут. Эмильена ждет богатство, ждет слава. Стало быть, ему нельзя жениться на крестьянке! Его доброе сердце склоняется к ней, но крестьянка не должна принимать эту жертву!

Сначала я очень горевала, но потом свыклась с мыслью, что, отказавшись от своего счастья, заслужу еще более глубокое уважение Эмильена, проявлю еще более бескорыстную преданность. Я не желала поддаваться слабости, разыгрывать сетующую и страдающую влюбленную. Мне казалось это недостойным; признаюсь, с тех пор как я узнала, что меня так горячо любят, я очень возгордилась. Одним словом, я решила удовольствоваться этим счастьем в жизни. Разве не довольно, что я навсегда сохраню такое прекрасное, такое сладостное воспоминание! Остаток своих дней я употреблю на то, чтобы отблагодарить Эмильена за подаренную мне радость, и буду преданно служить ему, не задумываясь над собственной долей.

Как-то раз Дюмон сказал мне:

— Мне нужно пойти на наш Остров духов. Говорят, на поднятой нами пустоши выросли обильные хлеба. Наш друг Бушеро, у которого в тех краях живут родичи, уже наведывался туда и собрал урожай. Владельцу участка он передал обусловленную долю, а остальные убрал в нашу каменную хижину и запер ее на замок. Тамошние крестьяне — люди очень честные, к тому же они не посмеют снять замок с нашего амбара, чтобы не прогневить духов. Но все равно надо что-то делать: через несколько дней срок нашей аренды кончается. Перевезти же сюда столько снопов нам не на чем. Пойду туда и посмотрю, не лучше ли хлеб обмолотить на месте и продать зерно.

— Ступайте, — сказала я Дюмону, — вы хорошо придумали. По крайней мере вы с Эмильеном получите деньги. А я на поле не работала, мне ничего и не причитается.

— Ты не работала? А кто стряпал нам обеды и ужины, кто убирал дом? Без твой помощи мы много не наработали бы. Так что эти капиталы, Нанон, мы разделим поровну: свою-то долю я отдаю Эмильену, только боюсь, что, сам того не желая… не думая… пущу их на ветер. Поэтому все три доли будешь хранить ты.

— Я сделаю все, что вы хотите, — ответила я. — Сознаюсь, я очень завидую вам. Как я была бы рада увидеть наше скромное убежище, которое я покинула точно в беспамятстве, даже не попрощавшись с ним! Доставьте мне удовольствие, дядюшка Дюмон, нарвите букет цветов, которые растут на берегу речки, в том месте, где лежит большой валун, похожий на скамью. Там много цветов, которые Эмильен так любил, а на этом валуне он их рассматривал и изучал.

Дюмон привез мне деньги, вырученные за наше зерно, и букет, огромный как сноп. Хотя урожаи в нашей провинции были превосходные, зерно почему-то стоило очень дорого. Дюмон отвез его на рынок и выручил триста франков в ассигнатах по три тысячи франков, которые он сразу же поменял на серебряные монеты: с каждым днем бумажные деньги падали в цене и ясно было, что скоро их никто не станет брать.

Я отложила эту небольшую сумму и всю комнату убрала цветами, которые напоминали мне о прошлом счастье. Кто знает, может, я никогда не увижу Эмильена, может, его уже нет в живых в эту минуту, когда я вдыхаю аромат маленьких диких гвоздик и жимолости и передо мной возникает его образ. Я смеялась, плакала, целовала цветы, потом сделала из них букет для новобрачной. Дав волю воображению, я представляла себе, как прогуливаюсь, убранная цветами, под руку с моим другом, он ведет меня на берег реки возле монастыря и показывает мне старую иву, то место, где когда-то он сказал мне: «Посмотри на это дерево, на эту воду, затканную ирисами, на эти камни, у которых я часто забрасывал рыболовную сеть, и вспомни о том, как я клялся никогда не причинить тебе горя». И тогда я показала бы ему засушенные ивовые листочки, которые в тот самый день спрятала в карман своего фартука и с тех пор бережно хранила как драгоценную реликвию.

Расставшись со своими мечтами — последней усладой, которую я себе позволила, твердо решив больше к ним не возвращаться, — я погрузилась с головой в хозяйственные хлопоты, а их было предостаточно, так как в монастыре царила разруха, и мне пришлось все взять в свои руки. Сделать это в моем возрасте было не так-то просто. Ссылаясь на жестокую нужду, которой, казалось, не будет конца, крестьяне не щадили чужого добра, и я была принуждена идти на хитрости. Произведя строгий отбор среди самых бедных жителей, я позволила им пока пасти скотину на наших угодьях, одновременно распорядившись огородить пастбище и заткнуть все лазы и дыры колючим терновником. Когда крестьяне попытались его вытащить, я потребовала, чтобы входили не иначе, как через калитку. Поначалу крестьяне огрызались, не слушались, но я, не обращая внимания на их возражения, убедила некоторых, что умею отличать действительно неимущих от тех, которые, лишь притворяясь бедняками, клянчат у меня подачки, тем самым лишая возможности помочь людям поистине обездоленным. Скоро у меня появились приверженцы, которые вместе со мной стращали мнимых бедняков и гнали их прочь со двора. Ночью эти прощелыги снова ломали ограду, но, видя, что я терпеливо заделываю дыры, отступились, уразумев, что поведение их не одобряют и что большинство на моей стороне.