Исповедь молодой девушки - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Санд cтр.№ 66

— Не смените ли вы меня? — сказал Фрюманс, протягивая мне книгу. — Я немного устал.

Отказаться было бы неучтиво. Я стала читать, не обращая внимания на Мак-Аллана, который весь превратился в слух и время от времени спрашивал меня значение какого-нибудь слова или якобы темной фразы. Аббат, все еще слабый, пытался их растолковать ему, но я, досадуя на то, что меня прерывают, несколько раз отвечала адвокату сама то по-английски, то на латыни. Фрюманс как воды в рот набрал: он во что бы то ни стало хотел, чтобы Мак-Аллан оценил мою ученость. Я даже рассердилась, когда наконец поняла эту уловку.

Немного погодя аббат Костель попросил, чтобы его оставили наедине с Женни и со мною.

— Дорогие мои, — сказал мужественный старец, — не думайте, что это я удерживаю около себя Фрюманса.

Я знаю, он колеблется между двумя решениями: уехать в Америку и сослужить там службу мадемуазель де Валанжи или остаться и, уже в качестве супруга Женни, быть ей полезным. Не мне решать, какой из этих планов разумнее; все обдумать и выбрать должны вы трое. Но я не могу допустить, чтобы Фрюманс отказался от поездки только из боязни оставить меня одного. Болезнь моя пустяковая, легкое недомогание, я еще молод и крепок. Знаю, мне случалось в мелочах вести себя эгоистично, но сейчас речь идет о деле очень важном, и, право, я не малое дитя. Пусть Фрюманс едет хоть сегодня, если это нужно сегодня. Я не буду печалиться, даю вам слово, а если вы не верите мне, значит, считаете недостойным вашей дружбы.

Аббат уверял нас, что здоров и полон сил, а сам был так желт, худ, костляв и говорил таким слабым голосом, что я тут же в душе поклялась не отрывать от него племянника, хотя и сказала, стараясь успокоить моего великодушного друга, что как только Фрюманс действительно нам понадобится, мы немедленно призовем его на помощь.

Мы уже собирались уходить, когда Фрюманс передал нам от имени господина Мак-Аллана, что тот просит нас к себе на чашку чая, и посоветовал не упускать случая привлечь его на мою сторону. Мы согласились и отправились в дом Пашукена. Это самое древнее и прочное здание в заброшенной деревушке, построенное еще в Средние века, было своего рода маленькой крепостью: под крышей, среди разросшихся сорняков, видна была галерея с навесными бойницами, обращенными в сторону обрыва. Мак-Аллан вышел к нам навстречу. За недолгое время, проведенное нами с аббатом, он успел переодеться и приготовиться к приему гостей.

Адвокат устроился в огромном пустом амбаре с окнами без рам. Под той же крышей было и жилье Пашукена, довольно опрятное, хотя жена хозяина умерла, а прислуги он не держал. Его шурин, полевой страж, взялся закупать и доставлять господину Мак-Аллану провизию, и даже мэр, дядя Пашукена, с готовностью исполнял все, что поручал ему Джон, лакей адвоката. Сейчас большая часть населения деревни в лице вышеназванных трех персон собралась на кухне, где мистер Джон, столь внушительный, что эти трое совершенно тушевались перед ним, то требовал поскорее вскипятить воду, то отдавал распоряжения насчет тартинок, то самолично руководил священной церемонией заваривания чая.

— Сейчас увидите, как надо устраивать комфортабельную жизнь в диких странах, — сказал Мак-Аллан, ведя меня через эту лабораторию, где трое провансальцев под началом англичанина в поте лица трудились над несколькими чашками горячей воды для нас.

Мне и впрямь было интересно посмотреть, как столь безупречно одетый, обутый и причесанный человек существует в подобном жилище, не изменяя привычкам образцового джентльмена. Оказалось, что живет Мак-Аллан не в запущенном амбаре Пашукена, а в походной палатке размером с небольшую квартирку, и что палатка эта, сделанная из непромокаемой ткани, отлично размещается в упомянутом амбаре. Спальня, где висел гамак и стоял столик с зеркалом, днем отделялась занавеской от парадного помещения, торжественно именуемого гостиной. Там были не только диван, стол, складные стулья, книжные полки из легчайшего, но крепкого бамбука, но и цветы, и оружие, и скрипка, и книги, и великолепные несессеры, содержащие все необходимое, чтобы писать, рисовать, есть на серебре и готовить пищу. Наверно, где-нибудь в укромном уголке притаилась и ванна. Джон жил рядом, в палатке поменьше, но почти столь же удобной, и все это хозяйство можно было за час упаковать и погрузить на любую телегу, запряженную парой мулов. С этой палаткой, этим лакеем, этим снаряжением для охоты, рыбной ловли, туалета, приготовления еды и занятий изящными искусствами господин Мак-Аллан объехал всю Грецию, весь Египет и, кажется, часть Персии.

Я не постеснялась сказать, что мне его затеи кажутся изобретательным ребячеством.

— Вы неправы, — возразил он. — Только одни англичане и умеют путешествовать. Они предусмотрительны, поэтому везде как дома. Им не страшны опасности, перемены погоды, болезни, упадок духа — эти бичи путешественников других национальностей, и со своим снаряжением, над которым вы издеваетесь, они едут и дальше и быстрее, чем все прочие, странствующие налегке.

— Возможно, так оно и есть, но скажите, господин Мак-Аллан, отправляясь в Прованс, вы, видимо, считали, что едете в Сахару?

— А знаете, разница не так уж велика, — засмеялся он. — Но одно несомненно: без моей утвари я не мог бы жить в этом краю там, где мне заблагорассудится, разве что стал бы ночевать под открытым небом, а это мне совсем не по вкусу. Полевая трава чудесна, но в ней водятся змеи, а во мху на скалах ютятся скорпионы. Нет, что вы там ни говорите, человек не создан, чтобы спать на лоне природы; их обязательно должны отделять друг от друга одеяла, ковры, оружие и даже ногтечистки: опрятность — одна из важнейших заповедей английского вероисповедания.

— Женни, конечно, согласится с вами, да и я не стану спорить, — ответила я. — Но позволю себе заметить, что путешествовать с такими удобствами могут только люди очень состоятельные. О, разумеется, я вполне понимаю богача, который, ничем не жертвуя и не рискуя, ищет в путешествиях высоких наслаждений, но восхищаюсь все же нищим ученым или художником, который отправляется на поиски неведомого идеала один-одинешенек, ничего не предусматривая, бросая вызов опасностям и невзгодам, как безумец или, если хотите, как дикарь. Он смешон, но в этом вся доблесть, вся поэзия, все благородство французского духа.

— Вижу, англичане вам не нравятся, — грустно сказал Мак-Аллан.

Он принялся угощать меня чаем и сандвичами, но до конца нашего визита был неразговорчив и грустен.

— Что с вами? — спросила я, видя его озабоченность. — Впрочем, понимаю, наш пустынный край наводит на вас уныние.

— Нет, не в крае дело. Ваш край прекрасен, и я не в унынии, я gloomy. [22]

— А разве это не одно и то же?

— Нет. Уныние вдохновляет француза на стихи или музыку, а gloom соблазняет англичанина перерезать себе глотку бритвой или броситься с утеса в пропасть.

— Боже, какие ужасы вам приходят в голову! Наше южное воображение неспособно на них. Сознайтесь, вам здесь скучно и хочется поскорей уехать на родину.