Тайна семьи Фронтенак - читать онлайн книгу. Автор: Франсуа Мориак cтр.№ 33

Из бездны услышал Ив, как с бесконечного расстояния прозвенел звонок; ему померещилось, что это звонит телефон, что из Бордо его извещают о болезни матери (хоть он и знал, что мама уже год с лишним как умерла). Но ведь она сию минуту была здесь, в комнате, где побывала всего однажды (она приезжала из Бордо специально в квартиру к Иву, «чтобы мысленно видеть его», как она говорила). Потом она здесь больше не появлялась — только этой ночью, так что Ив и теперь ее видел в кресле, у изголовья, без всякой работы в руках — она ведь умерла. Мертвые не вяжут и не разговаривают… Губы ее, однако, шевелились: она хотела сказать что-то очень важное, но не могла. Она вошла, как, бывало, входила в комнату в Буриде, если была чем-нибудь встревожена: без стука, осторожно повернув ручку и навалившись телом на дверь — вся поглощена своей тревогой, не замечая, что отрывает от книги, от сна, от приступа рыданий… Она была здесь, а из Бордо в телефон говорили, что она умерла, а Ив с ужасом глядел на нее, пытаясь разобрать на губах то слово, которое она никак не могла отпустить от себя. Звонок повторился. Что отвечать? Хлопнула дверь. Он услышал голос уборщицы: «Хорошо, что у меня ключ есть…», а Жан-Луи (но он же в Бордо!) ответил: «На вид с ним все хорошо… он просто спокойно спит… Нет, флакон почти полный, он принял совсем немного…» Жан-Луи в комнате. В Бордо — и в этой комнате. Ив улыбнулся, чтобы прийти в себя.

— Ты как, старина?

— Ты в Париже?

— Ну да, у меня дела…

Сон выходил из Ива, а жизнь со всех сторон впитывалась в него. Течет, журчит… Он вспомнил теперь: три таблетки! Что за малодушие… Вот Жан-Луи спрашивает, что с ним не в порядке. Ив и не пытается лукавить. Он не смог бы лукавить: нет ни силы, ни воли, словно вышла вся кровь. Все, что было, встало на места: позавчера он был в Бордо, утром вчера — в подвальчике, потом день безумия… А теперь Жан-Луи приехал.

— Но как же ты приехал? Сегодня же та самая сделка…

Жан-Луи покачал головой: об этом больному думать не надо. Ив сказал:

— Нет, жара нет у меня. Просто сил нет, весь разбит…

Жан-Луи взял его за запястье, стал, глядя на часы, считать пульс, как делала мама в детстве, когда они болели. Потом, тоже маминым движением, старший брат откинул волосы, упавшие Иву на лоб: посмотреть, не горяч ли, а может быть — для того, чтобы открыть лицо, увидеть его на свету, да и просто чтоб приласкать.

— Лежи спокойно, — сказал Жан-Луи. — Не разговаривай.

— Побудь со мной!

— Да-да, я тут.

— Сядь… нет, не на постель. Пододвинь кресло…

Они не шевелились. Неясный гул осеннего утра не смущал их покоя. Ив иногда открывал глаза, видел серьезное, открытое лицо со знаками усталости от ночной дороги. Жан-Луи, избавившись от тревоги, которая два дня глодала его, теперь сидел у постели, где брат его лежал живой, и весь отдался отдохновению. Около полудня он наскоро поел, не выходя из комнаты. День утекал, как песок. И вдруг — зазвонил телефон… Больной встрепенулся; Жан-Луи приложил палец к губам и прошел в кабинет. Ив почувствовал блаженство, что теперь его ничто уже не касается: всем займутся другие; Жан-Луи все уладит.

— Из Бордо? Да-да… Дюссоль? Да, это я… Да, я вас слышу… Никак не могу… Совершенно точно: эту поездку отложить нельзя… Нет. Жанен будет вместо меня. Ну да… я же вам сказал: у него есть мои инструкции… Ну что ж, ничего не поделаешь. Да, я понял: больше ста тысяч франков… Да, я говорю: ничего не поделаешь…

— Повесил трубку, — сказал Жан-Луи, вернувшись в спальню.

Он снова сел возле кровати. Ив стал его расспрашивать: не сорвется ли из-за него то дело, о котором говорил Дюссоль? Брат его успокоил: уезжая, он принял меры. Это был добрый знак, что Ив этим интересовался, что его беспокоило, взяла ли Жозефа чек, который они решили ей дать.

— Представь себе, старина, — вернула…

— Говорил я тебе, что мало!

— Да нет: она, наоборот, считает, что это лишнее. Дядя Ксавье дал ей сто тысяч франков из рук в руки. Она мне написала, что он очень упрекал себя за эти деньги: думал, что отбирает их у нас. Она не хочет идти против его воли. Только попросила у меня, бедняжка, позволения присылать нам открытки на Новый год, а еще надеется, что я буду извещать ее обо всех нас и стану советовать, куда вкладывать деньги.

— А дядя Ксавье какие акции ей оставил?

— «Старый Ломбардский» и «Русский Дворянский» под 13,5 %. Можно не беспокоиться.

— Живет она в Ниоре, у дочери?

— Да… Вообрази, она хочет еще оставить себе наши фотографии. Даниэль и Мари считают, что это с ее стороны неделикатно. Но она обещает не держать их на виду, просто хранить в платяном шкафу. Ты что думаешь?

Сам Жан-Луи думал, что простая женщина Жозефа стала причастницей тайны Фронтенаков, вошла в нее, что ее теперь из этой тайны никак не изъять. Конечно, она имеет право и на фотографии, и на новогодние поздравления…

— Жан-Луи, когда Жозе вернется из армии, нам надо будет жить всем вместе, прижаться друг к другу, как щенки в корзинке… — Он знал, что это невозможно.

— Как в те времена, когда мы обвязывали головы столовыми салфетками и в маленькой гостиной играли в «общежительство», да? Ты помнишь?

— Подумать только, ведь эта квартира еще существует… но одни жизни смывают другие… Хотя бы Буриде все то же.

— Нет, к сожалению… — ответил Жан-Луи. — Сейчас столько рубят леса… Ты же знаешь: в сторону Лассю уже ничего не осталось. И вдоль дороги тоже… Только вообрази: мельница, а кругом голые ланды…

— Сосны в парке останутся.

— Они в грибке… каждый год несколько деревьев умирает…

Ив вздохнул:

— И фронтенаковские сосны источены, как люди!

— Ив, хочешь, поедем вместе в Буриде?

Ив не ответил. Он представил себе Буриде в этот час: должно быть, в небе вечерний ветер склоняет друг к другу, потом раздвигает и снова сдвигает вместе вершины сосен, как будто у этих пленников есть какая-то важная тайна, которую они должны передать друг другу и разнести по всей земле. После ливня весь лес был в капели. Они бы вышли на крыльцо вздохнуть осенним вечерним воздухом… Но хотя Буриде и существовал в его взоре, но только так же, как мама во сне — она была жива, а он знал, что умерла. Вот и от нынешнего Буриде осталась только сброшенная оболочка того, что было его детством, его любовью. Как это выразить, хотя бы и любимому брату? Он отговорился тем, что едва ли они смогут пробыть вместе долго:

— Ты же не сможешь дожидаться, пока я исцелюсь.

Жан-Луи не стал спрашивать: от чего исцелишься? (Он знал, что надо спрашивать: от кого?) Он удивлялся, что столько людей, молодых и прелестных, как Ив, о любви знают только ее страдания. Для них любовь — мучительная фантазия. А Жан-Луи она казалась чем-то самым простым, обыденным… Ах, если бы Бог не был ему дороже! Он очень любил Мадлен и причащался каждое воскресенье, но уже дважды — раз с конторщицей, раз с одной подругой жены — он явно ощутил, что между ними возникло согласие, подан некий знак, на который он совсем готов ответить… Ему нужно было много молиться, и он был вовсе не уверен, что не согрешил помышлением — ибо как отличить искушение от помышления? Он держал брата за руку и при свете лампы у изголовья с грустным удивлением смотрел на его страдающее лицо, сжатые губы — знаки изнеможения.